Читать книгу "Предрассветная лихорадка - Петер Гардош"

Расположившись в тесной бывшей раздаточной, раввин выложил на стол свой карманный брегет и завел пружину. Размеренный ход часов, по его расчету, должен был создать общее настроение. Какое-то время они слушали тиканье, потому что Лили тоже не собиралась нарушать молчание. Когда раввин счел, что достигнут эффект “стеклянного колпака”, без которого душеспасительные беседы не стоят ломаного гроша, он наклонился вперед и пристально посмотрел на Лили:

– Ты потеряла Бога.

Карманные часы продолжали тикать.

Лили не спросила, как смеет этот незнакомый мужчина заглядывать в ее душу. И даже не удивилась тому, почему ее это не удивляет.

– Нет. Это Бог потерял меня.

– Это недостойно – придираться к таким мелочам.

Лили пожала плечами. Стол был накрыт вязаной салфеткой. Она стала ее теребить.

– А кстати, с чего вы взяли? – спросила она.

Раввин откинулся на скрипнувшем под ним стуле.

– Это не важно. Знаю. У тебя ведь и крестик есть?

Лили покраснела. Как он догадался? Она ощупала в кармане конверт, в котором хранила маленькое распятие. С тех пор как они покинули Экшё, она надевала его всего один раз – когда упрашивала директрису разрешить ей поездку. Но это не помогло.

– Да. Крестик есть. Мне его дали. Нельзя?

Кронхейм погрустнел:

– Скажу прямо – от радости я не прыгаю.

Брегет размеренно и неспешно отсчитывал время.

– Послушай, Лили. Нас всех точат сомнения. Малые и большие. Но это еще не повод для того, чтобы отворачиваться.

Лили ударила по столу. Брегет подскочил, как резиновый мячик.

– Вы там были?! Вы с нами ехали?! Вы ехали в том вагоне?!

Она говорила шепотом, но кулаки ее сжались и тело напряглось как струна.

Кронхейм показал на других, на тех, что сидели за стеклом в столовой:

– Я не буду тебя утешать, дескать, то было испытание. Нет, после того, что было, я не смею тебе так сказать. Бог тебя потерял – хорошо. Вернее, нехорошо, я тоже с ним из‑за этого спорю. Спорю и гневаюсь. Я ему не прощаю! Как он мог с нами так поступить? С тобой! С ними!

Раввин сунул часы в карман – больше они ему не понадобятся. Он вскочил, опрокинув стул, и, не обратив на него внимания, стал расхаживать от стены до стены: четыре шага туда, четыре обратно. Он буквально метался по тесной каморке.

– Нету, нету этому оправдания! Это тебе говорит ребе Эмиль Кронхейм! Нет и нет! Но ведь сколько погибло твоих собратьев! Миллионы! Миллионы забиты, как скот на бойне! Нет, не скот! Со скотом так не обращаются, как обошлись с нашими соплеменниками! Однако же, черт возьми, тела этих миллионов еще не остыли! Мы еще не закончили поминать их! А ты уже оставляешь нас?! Отворачиваешься? Не Богу должна ты воздать справедливость, он этого не заслуживает! А тем миллионам! Как ты можешь предать их?!

Юдит Гольд наблюдала из‑за стола, как раввин, что-то выкрикивая, взволнованно бегает из угла в угол. Какое счастье, что она сейчас здесь. Что ей приходится выносить только этот мирный гул, только звяканье ложек и приглушенные голоса девушек. Правда, нет аппетита. К мясу с рисом, которое только что принесли, она даже не притронулась. От еды ее воротило.

* * *

Миклошка, мой дорогой! Сегодня здесь был раввин из Стокгольма, который читал мне моральные проповеди в связи с нашим решением перейти в христианство. Представления не имею, каким образом он об этом узнал. Уж не твой ли епископ его просветил?

Это письмо Лили побудило моего отца к срочным действиям. И запутанную проблему со сменой конфессии он задумал решить очень просто. Он нашел в телефонной книге адрес и телефон ближайшего сельского прихода. Чем меньше приход, полагал мой отец, тем меньше хлопот. С деревенским священником ведь договориться проще, чем со столичным епископом. Все вопросы он обсудил сначала по телефону, после чего отправился на автобусе из Хёгбу в расположенное неподалеку Евле.

В селе он увидел ту дружелюбную и простую деревянную церковь, на какую он втайне рассчитывал. Сквозь окна над хорами лился яркий солнечный свет. Католическому священнику с непрестанно трясущейся головой было уже за восемьдесят. Мой отец накануне наведался в городскую библиотеку Хёгбу и основательно подготовился к разговору. И расчет его полностью оправдался. Стоило ему только упомянуть о видах религиозных общин в католичестве и различных обетах, а также сказать, что он и Лили, двое простых евреев, собираются связать себя брачными узами в этом храме, как в глазах старика заблестели слезы.

– Откуда вы знаете о таких вещах?

Мой отец, ничуть не смутившись, продолжал с важным видом:

– …То есть мы, я и моя невеста, собираемся присоединиться к католической вере, дав не торжественный, то есть пожизненный, а простой обет, который может быть временным…

Тут у священника задрожали и руки. Он вынул платок и принялся вытирать глаза.

– Ваше рвение, юноша, меня восхищает до слез.

Мой отец почувствовал себя на коне, визуальная память не подвела его и на этот раз. Он едва не дословно цитировал соответствующие пассажи церковной литературы.

– Вы поправьте меня, отец, если я ошибусь, но, насколько я знаю, простой обет носит односторонний характер и те, кто его приносят, в данном случае я и моя невеста, будут нести обязательства перед общиной, но община не будет нести таковых перед ними. Торжественный же обет, в отличие от простого, является двусторонним, когда обязательства не могут быть уничтожены ни принесшим обет, ни общиной!

– Откуда такие познания, сын мой?

– Мы относимся к смене конфессии очень серьезно.

Старик оживился, вскочил и поспешил к ризнице. Мой отец едва поспевал за ним. Священник достал огромных размеров церковную книгу и окунул перо в чернильницу. Чернила в ней были зелеными, что привело моего отца в восторг.

– Вы меня убедили. У меня не осталось сомнений в серьезности ваших намерений. Я запишу ваши данные. А вы позвоните мне, когда ваша невеста сможет приехать сюда из Берги. Как только мы сговоримся о времени, я вне очереди назначу обряд крещения. Могу вам сказать одно, Миклош: за время служения я никогда не сталкивался с таким похвальным усердием.

* * *

В этот период переписка между отцом и Лили стала особенно интенсивной. Иногда они писали друг другу по два раза в день. Вечером 31 декабря мой отец ушел в комнату, считая немыслимым для себя напиваться вместе с другими в столовой пансионата. Он лег на кровать, положил на грудь фотографию Лили и поклялся выжить. Он повторял про себя эту клятву, пока не заснул. И когда на рассвете Гарри с честной компанией, шатаясь, ввалились в комнату, то застали отца в одежде, лежащим навзничь; он плакал во сне, а из-под его ладони выглядывала фотография Лили.

Жизнь моя, дорогая Лилике!