Читать книгу "Гортензия в маленьком черном платье - Катрин Панколь"

Все разговоры затихли, люди смотрели на них, пряча улыбки за салфетками у губ.

Ширли вскочила и побежала в туалет.

Жозефина недоуменно смотрела ей вслед.

Что же все-таки случилось? Что она такого сказала, отчего Ширли так взволновалась?

Ей хотелось вернуть веселое утреннее настроение, радость, с которой она бежала в галерею. Она уже ни в чем не была уверена, обвиняла себя в неуклюжести, бестактности, неловкости.

Вот вечно у нее так.

Стоит ей себя почувствовать сильной, свободной, смелой, иногда даже – что не часто случается – умной и красивой, как сразу… Происходит нечто, какая-то, пожалуй, даже мелочь или случай в метро, возникает шальная мысль, или на улице портят настроение – она слышит какое-то замечание, принимает его на свой счет и всему конец. Она чувствует себя брошенной, потерянной и при этом еще и виноватой, словно сделала какую-то глупость. Какую – неизвестно, но это точно ее вина.

Совершенно точно – ее вина.

Она опустила глаза. Взгляд остановился на пакете, который стоял на стуле. Он был испачкан коричневым соусом, краешек оторвался и висел.

Жозефина позвала официантку, чтобы попросить о помощи. Та все не обращала на нее внимания, Жозефина махала ей напрасно. Опять посмотрела на пакет. Решила заглянуть под упаковочную бумагу, чтобы проверить, не испачкан ли плащ. Взяла пакет, удивилась, какой он тяжелый и твердый, заглянула под первый, потом под второй слой обертки и с удивлением обнаружила рисунок, который назывался «Собака». Рисунок Люсьена Фрейда.

Почему Ширли солгала ей?

Да это смешно! Оливер вполне имел право любить Люсьена Фрейда. Да только вот это на него совсем не похоже. Чтобы расслабиться, Оливер смотрел по телевизору «Симсонов» и разглядывал комиксы. Все время одни и те же: «V значит вендетта», «Хранители», «Из ада». Или же уезжал и накручивал километры на велосипеде. Так Ширли с ним и познакомилась: ее велосипед чуть не врезался в велосипед Оливера возле прудов в Хэмпстеде.

Когда они ужинали вчетвером и Филипп заводил разговор о какой-нибудь картине или о выставке, которая ему понравилась, Жозефина замечала, что Оливер начинает смотреть в сторону. Она заговорщицки улыбалась ему, и он улыбался в ответ с видом нашкодившего ребенка. Женщины всегда хотят переделать мужчину, с которым живут. Всегда. «Все мы одинаковые, – произнесла она вполголоса, тряхнув головой. – До чего приятная мысль!»

Она едва заметно улыбнулась. И повторила: «Все одинаковые».

Ширли хотела «развивать» Оливера. Она пыталась сделать из него эстета. Такого, как Филипп. Очевидно, Филипп говорил с ней о Люсьене Фрейде. О его манере писать долго, вдумчиво, стараясь постичь душу натуры, выразить в своем творении надежду, память, чувственность и ответственность, да-да, ответственность… Она словно услышала Филиппа. Увидела Ширли, которая, раскрыв рот, внимает его речам. Филипп так прекрасно рассказывает о том, что любит.

Белый конвертик вылетел из промокшей упаковки. Жозефина подобрала его, понимая, что вторгается в интимную жизнь Ширли. «Это нехорошо, – рассудительно произнес голосок в ее голове». – «Да, но мне интересно, как же она объяснит свой подарок Оливеру… Это точно ее почерк».

Она тихонько открыла конверт, посмотрев предварительно, не идет ли Ширли. Достала маленький картонный квадратик. Еще взгляд в зал – и она прочитала надпись: «For your eyes only»[24].

Жозефина нахмурилась. Повернула квадратик и прочла:

Это тебе, Филипп. За наши долгие чудесные вечера. Спасибо, что всегда был рядом, что проводил со мной столько времени… I’ll give up heaven to be with you[25]. Ширли.

Жозефина сидела на стуле не в состоянии ни моргнуть, ни пошевелиться.

Она вонзила зубья вилки в ладонь и ничего не почувствовала.

Сидела, читала и перечитывала слова на картонном квадратике. Они расплывались, буквы налезали одна на другую, кружились в хороводе, ей не удавалось построить из этих юрких слов осмысленную фразу. «Филипп, Ширли, долгие вечера, всегда был рядом, чудесные, нежные, спасибо, столько времени со мной, I’ll give up heaven…»

Она положила конверт обратно в пакет, поправила веревку, придала композиции законченный вид, открыла свою сумочку, достала пудреницу, припудрила нос, привела в порядок прическу, нашла в кошельке две банкноты по десять фунтов, оставила их на столике и выбежала на улицу.

Когда вечером этого же дня Филипп вернулся на Монтегю-сквер, он нашел на полочке в коридоре пакет из галереи «Блейн/Саутерн» и записку от Жозефины.

С днем рождения, любимый! Мне не удалось тебе дозвониться. Зоэ срочно попросила моей помощи, она в состоянии шока, а почему – я не знаю. Еду прямо сейчас. Позвоню тебе, как только больше узнаю. Люблю тебя. Жозефина.

Он спросил у Александра, не знает ли тот, что там стряслось у Зоэ. Александр сказал, что не в курсе. «Если бы было что-нибудь серьезное, она бы со мной поделилась, она всегда так переживает! Принимает все близко к сердцу, – сказал Александр и, приняв вид многоопытного мачо, добавил: – Как, впрочем, все женщины».

Они повздыхали вместе: ах, женщины, женщины, и решили пойти поужинать в свой любимый итальянский ресторан «Два веницианца». Филипп позвонил, чтобы заказать столик.

– Слушай, ты когда уже перестанешь расти? Мне скоро нужно будет стремянку брать, чтобы с тобой поговорить!

Александр улыбнулся. Филипп раскрыл пакет и вытащил рисунок Люсьена Фрейда. Он почувствовал, как что-то поднимается из глубины его груди, как по телу распространяется какое-то тепло, возвращая ему свободу, легкое дыхание. Рисунок словно освободил его от какой-то невнятной тоски. Иногда ему казалось, что он скован по рукам и ногам, что не может больше двинуться с места. Возможно ли, что работа на Мюррей Гроу начала тяготить его?

Или дело в чем-то другом?

Он решил обязательно позвонить Жозефине, когда вернется из ресторана. Перевязал галстук. Сменил пиджак. Взял ключи. Деньги. Бросил последний взгляд на рисунок.

Куда бы его повесить?

«Почему же я сбежала? – неустанно спрашивала себя Жозефина в поезде Евростар”, который увозил ее из Лондона. – Почему? У него ведь день рождения. Могла бы сделать над собой усилие. Нет, не могла. Почему я никому ничего не сказала, ни Ширли, ни Филиппу?»

Почему же? Почему?

Она перебирала свои мысли, возвращалась к словам, которые написала Ширли, повторяла их, анализировала. «I’ll give up heaven to be with you… Я не могу без тебя жить. Я скорее буду проклята, чем буду жить без тебя. Я откажусь от небес, чтобы быть с тобой». Жозефина не понимала. Словно вся эта история была слишком большой, чтобы можно было удержать ее в голове, и она вылезала из головы наружу.