Читать книгу "Я сам себе дружина! - Лев Прозоров"

Стукнуло в груди, повернулось холодным боком – уж больно несчастным и хмурым был вид у мальца.

– Живко? Ты как тут? С Бажерой чего?!

Живко шумно вздохнул, вытер нос, по обычной своей привычке, рукавом, а потом вдруг, будто надломившись в поясе, отвесил сыну вождя земной поклон.

– Мечеслав, сын Ижеславич! Зовём завтра тебя всем селом, на честной пир, на веселье – на свадьбу молодого князя Дарёна Худыкина да молодой княгини Бажеры Зычковой…

Князем да княгиней по старой памяти звали до сих пор сыны Вятко жениха с невестой, хотя своих князей у них не было уже двести лет.

Оттараторив положенные обычаем слова, Живко опять достал в поклоне концами пальцев мокрую, пожухлую осеннюю траву. Выпрямился – такой же красный, как оставшиеся в городце отроки, отчаянно взглянул на Мечеслава и, снова уставившись в землю, выговорил:

– Вот… так… сказать велели…

Мечеслав прислушался к себе.

Не было гнева. Не было злости. И даже тоски почти не было.

Пусто было в душе, как на облетевшей ветке. Как в покинутом улетевшей к Русскому морю птахой гнезде.

– Мечеславе… – несчастным голосом выговорил Живко. – Ты на неё не злись, на Бажерку. Она… дура она. Девка. Вот.

А вот парень тоскует.

Мечеслав положил ему руку на плечо.

– Чушь не городи. Какая она тебе дура – сестра старшая, – строго сказал он, но Живко, как ни странно, успокоился от суровых слов сына вождя, на мгновение сунулся ему лбом в предплечье.

– Так чего сказать?

– Приду я.

Живко третий раз поклонился и пошёл в лес. Пару раз оглянулся на ходу – Мечеслав стоял и глядел брату своей недолгой любви вслед.

Всё.

Кончилось.

С завтрашнего дня та, что полнила собою сердце и мысли, станет чужою. Навсегда. До веку. Он, наверное, возьмёт себе жену. Да, надо будет на Купалу поехать не в село – жаркое тело под руками, жаркий шёпот в шалаше из травы и веток, сухой ласковый дождь мягких волос, осыпавший лицо, – а к соседям в Хотегощ или к Лихобору – лучше к нему, лучше туда, где толком никто Мечеслава не знает, – и присмотреть там равнородную невесту. А может, у Деда и у вождя уже есть кто-то на примете – девушка, союз с родом которой усилит род вождя Ижеслава. Так даже лучше. Он постарается стать не худшим мужем, чем стал матери отец. Но в сердце обломком стрелы в ране будет саднить – Бажера, Бажера, Бажера… желанная.

Может, новая любовь вытеснит из сердца старую – может быть.

Мечеслав положил себе добыть живого лебедя на жертву Ладе, чтобы так и стало.

А идти… идти надо. Это сама Бажера зовёт. Да и… это ведь теперь его село – так сказал отец. Значит, нельзя отворачиваться от их праздника, нельзя оскорблять своих людей отказом.

Даже если в душе пусто и сыро, как в осеннем лесу.

Ну и надо поглядеть, с кривой улыбкой подумал он, как там у селян играют свадьбы. В городцах свадьбы чаще всего происходили просто донельзя – привёдший к себе девушку молодой воин – а то и не очень молодой, бывало, и до двадцати иные тянули, а бывали и вдовцы, а бывали и вторые, и третьи жёны – выходил с нею на середину городца, накрывал полою плаща и, дождавшись, когда соберётся побольше сородичей, а главное – выйдут из домов старые воины во главе с Дедом, трижды провозглашал: «Жена! Жена! Жена!» На сём был и конец торжеству. Разве что в новый дом невесту полагалось перенести через порог – ну и ещё с дюжину мелких примет соблюсти.

Но первую свадьбу вождя или его ближнего родича чаще отмечали всё же застольем, песнями, плясками, сыпали на молодых хмель и зерно.

А как оно у селян бывает?

За лето Мечеслав побывал в селе не раз и не два. Не к одной Бажере он ходил – к ней, конечно, но было бы… бесчестно, приходя, ничего не дать остальным людям села. Суда от него, правда, больше не требовали – судил да рядил в селе Худыка Колотилич, старейшина. Вот тоже, кстати, чудной сельский обычай – на слух Мечеслав принял имя старейшины за прозвище и ожидал увидеть не то и впрямь тощего, как Жердяй, доходягу, не то, если прозвали в насмешку, толстяка. А вышло ни то и ни другое – справный пожилой мужик, крепкий, широкий в плечах и в поясе, но не самый толстый в селе. Так и довелось сыну вождя познакомиться с ещё одним чудным обычаем землепашцев. Уж очень боялись они сглаза, порчи, нечисти – и, чтоб отвести от многочисленных своих чад недобрую силу, часто заранее называли такими именами, что и в прозвищах промелькнёт не всегда. В селе жили Злоба, Возгря, Страшко, Беспута, а ещё братья с сестрою – Нежелан, Нелюб и Некраса. Родители любили братьев с сестрёнкой и гордились ими – на взгляд привыкшего к строгости воинов со своими отпрысками сына вождя, чересчур уж заметно любили и гордились, да в каждой избушке свои погремушки – так что давали имена явно не со злости. По этому же странноватому обычаю будущего старейшину мать с отцом назвали Худыкою – худой, мол, ледащий. Авось, мол, на мальца с таким назвищем нечистая не позарится.

Нельзя сказать, чтоб в городце не боялись нежити да нечисти. Сам Мечеслав, сын Ижеслава, кстати, боялся болотниц да топляков. Ну и тех же русалок, может, и не боялся так, до зимнего мороза вдоль хребта, а все же сторонился. Обереги носил, приметы соблюдал. От тех же русалок – в начале лета, в самый их разгул, в лес без заветной полыни у ворота не совался. Но вот чтобы обзывать детей обидными кличками, только бы недоброй силе не приглянулись…

Оказался Худыка – которого Мечеслав было заранее невзлюбил за одно то, что он был отцом того самого Дарёна, которому достанется Бажера, и владельцем той самой коровы, в которую его, Мечеслава, оценила любимая, – мужиком толковым. И даже подал одну хорошую мысль, за которую Мечеслав ухватился обеими руками – поучить сельских парней драться. И кулаками, и оружием. Впрочем, оружия почти и не было, да и слегка опасался Мечеслав оружия в руках не обделённых силушкой, но насквозь неумелых парней. Не столько за себя боялся, сколько за них самих. Но – дело пошло. И парни, а иной раз и женатые мужики учились старательно – наносить удары, отбивать удары, биться одному против двоих-троих, биться вдвоем – спина к спине – против тех, кого больше, а то и большой толпою смыкать круг, ощетинившийся обожженным в костре дрекольём – это нехитрое оружие из каждого забора торчало. К осени даже стало что-то получаться. Не то чтоб Мечеслав теперь поставил на своего селянина против наемника из Казари – но и совсем уж беззащитной добычей, которой в случае чего надеяться только на быстрые ноги да на густой лес за околицей, парни и мужики больше не были.

Учить селян, иные из которых были его выше на голову, оказалось занятным делом. Иной раз бесило, конечно, когда сам растивший мальца-другого густоусый дядька вел себя бестолковее отрока первого года, но в целом Мечеславу нравилось. И нравилось бы ещё больше, если б не приходилось вставать против старшего сына Худыки, того самого Дарёна. Глаза парня смотрели на «господина лесного» недобро – и Мечеславу приходилось прикладывать все усилия, чтобы не превратить учебный поединок в драку. В драку, которую он выиграет. Но хорошего в этом не будет ничего – ни для него, ни для Дарёна, ни для Бажеры, которой с Дарёном ещё жить, – а другой жизни для неё у Мечеслава не было, это уже внятно растолковали и отец, и сама она, и кузнец Зычко.