Читать книгу "Иесинанепси / Кретинодолье - Режис Мессак"

вдруг взбунтовавшиеся шалопаи-школьники. Казалось, и на головы кретинов обрушится крыша их пещеры. Но они к этому привычны. И потом, ветер, вместо того чтобы сникнуть, уступил место грозе, буре, урагану, да еще и с самой настоящей пургой. Если бы кто высунул нос наружу, наверняка обморозил бы его! Но все же по просьбе Бабера я отправился с визитом к кретинам в их пещеру. И нашел их полумертвыми от страха, дрожащими, трясущимися, прижавшимися друг к другу, оцепенелыми, слюнявыми, унавоженными, обгаженными, еще грязнее и отвратительнее обычного, но немного жалкими.

25 июня. — Место у нас здесь очень неудачное, на входе в ветряной коридор. Как раз на пути шквальных порывов, которые стремительно обрушиваются на этот незащищенный берег острова. Кретины, по крайней мере, сидят в укрытии, внутри своей сочащейся бадьи.

И потом, если нет дождя, града, ветра и тумана, то есть проблемы с нашими постояльцами. Кроме Пентуха, теперь у Бабера проходят курс лечения еще трое молодых кретинов. Раздобыли мы их с трудом. У кретинов определенно наличествует бóльшая, чем я думал, солидарность. Старые и взрослые особи заметили-таки, что мы забираем у них молодняк, и запротестовали. Они пытаются противиться этим изъятиям. Пришлось применить силу. Никакой опасности это не представляло: они слишком слабы и неловки, чтобы бороться даже с одним человеком. Но когда они на это решаются, мероприятие может оказаться весьма неприятным. Царящий в их берлоге удушающий запах, только усиливающийся, когда под воздействием гнева или страха у них происходят всевозможные выделения и испражнения; скользкие тела — кишение личинок, червяков, аскарид, — которые липнут к вам и вынуждают сносить свои вонючие выделения и липкие прикосновения… Фу! Это отпугнет даже самых отважных. Два наших матроса ходят туда скрепя сердце. «Я шестнадцать раз пересекал Атлантику, и меня никогда не мутило, — сказал мне Крепон, — а здесь только увижу этих тварей, так тут же готов выблевать всю душу». Так вот, чтобы быстрее развязаться с неприятным заданием, мы иногда подгоняем их тумаками и оплеухами, при необходимости несколькими ударами палкой, и вот один из трех подопытных прибыл слегка подпорченным, что вызвало недовольство Бабера. Не знаю, что у него было: вывихнута рука или сломано плечо. «Да хоть бы он и сдох, я траур по нему носить не буду», — сказал Крепон.

Однако я должен согласиться, что по некоторым показателям эксперимент обещает быть успешным. Пентух делает успехи, причем замечательные. Теперь он почти нормальный или тянется к норме. Это подросток: низенький, щупленький, хиленький, кривенький, но на вид скорее задумавшийся, скорее чем-то удивленный, чем глуповатый. Его интеллектуальный прогресс, кажется, оказался более быстрым, чем физический. С ним можно беседовать на своеобразном жаргоне, исковерканном языке, причем у тебя никогда нет уверенности, что ты его понял; и зачастую после первого удивления от какого-нибудь ответа возникает странное обескураживающее ощущение, что этот ответ подсказал ему ты сам и что он тебе так ничего и не высказал, а лишь произнес каскад слогов, лишенных какого-либо значения. Я должен подчеркнуть эту особенность, дабы задать нижеследующим заметкам правильную перспективу.

Пентух ест не столь жадно, как остальные, что, впрочем, может оказаться неблагоприятным гандикапом, если он когда-либо вернется в общество своих сородичей. Остальные кретины сожрут всю его порцию, пока он решится поднести ко рту первый кусок. Кстати, Бабер попытался вновь свести его с кретинодольским племенем. Результаты оказались неудовлетворительными. Они приняли его за чужака, как они приняли бы одного из нас, как если бы он был человеком. Они его не признали. Но сам он, кажется, их признавал или стремился их признать, если бы они позволили. Он ходил от одного кретина к другому, делал робкие жесты, нечто схожее с тем, что, возможно, соответствует приветствию или ласке — если такое в Кретинодолье существует или когда-либо существовало. Он пробовал тереться о самок, возможно о свою мать (но мог ли он ее распознать?) или подругу по сексуальным играм. Но на его приближение кретины отвечали ворчанием, плевками, выпущенными когтями, ударами и пинками. Если бы я не вмешался, ему бы выкололи глаз. С тех пор он пребывает — насколько я могу интерпретировать его физиогномику — понурым и молчаливым. Его бешеный аппетит ухудшился.

29 июня. — Я тоже делаю успехи. В сближении с Пентухом. Мне удалось его исповедать — если, конечно, я не стал жертвой иллюзий под влиянием гнетущего одиночества и воодушевления Бабера и не вообразил себе три четверти того, что Пентух мне рассказал.

Да, Пентух опечален. И, курьезным образом, печалью романтической, байронической. Это кретинодольский Байрон, Рене[58]. Он страдает, отверженный своими соплеменниками, ибо они его отторгли. Он мог бы сказать, как Моисей: «Я видел угасание любви и истощенье дружбы»[59]. Если, разумеется, допустимо говорить о любви и дружбе относительно гнусного кретинского соседства, которое, по сути, является неописуемым промискуитетом. Полагаю, что Пентух уже вкусил яблоко желания. Когда он захотел возобновить привычную близость с молодой кретинкой — близость, в которой ощущал потребность особенно сильную после довольно долгого воздержания, — то был встречен репликой, означавшей что-то вроде: «У тебя не тот запах» или «Ты пахнешь не так, как мы». Что, вероятно, может свестись к следующему: «Ты плохо пахнешь, ты пахнешь человеком». Возможно. Повторю, в понимании всех этих рассказов присутствует изрядная доля интерпретации. Разве у всех этих фраз не один и тот же приблизительный смысл? Вполне вероятно, что, по мнению кретинов, плохо пахнем как раз мы.

1 июля. — Меланхоличность Пентуха усиливается. Поскольку в последние дни чуть распогодилось и выдалось несколько сносных, хотя и очень туманных вечеров, я застал его у двери в наш барак: с выражением глубокой подавленности он слушал тот заунывный жабий крик, о котором я уже рассказывал и который, должно быть, служит кретинам — и кретинкам — любовным призывом. Туман был такой, что ничего не было видно дальше метра. Бесплодная земля острова источала пар, гнилой, тошнотворный, но при этом томящий, обволакивающий, навеивающий безволие, беспомощность, упадок всех сил. Снег, залежавшийся наверху в горных ложбинах, должно быть, медленно таял под дуновением более мягкого северного ветра с тихоокеанских архипелагов; вода долго сочилась, струилась через скалистые трещины, дабы капля за каплей падать кретинам на головы и отуплять их до полного экстаза. В общем, Пентух был печален, печален как поэт, печален смертельно. Если бы он мог, если бы он умел, то сочинил бы стихи, элегические стихи к простуженному хрипению гобоя, которое является брачным пением его племени. Он вещал бы, как другой поэт, о стенаниях рощ, где печальный