Читать книгу "Пророчества книги Даниила: происхождение, история экзегетики, толкование. Царство святых Всевышнего и мировая история - Игорь Александрович Бессонов"

не следует, что автор видения понимал под «Сыном Человеческим» самого пророка Даниила. Скорее, это свидетельствует о влиянии книги Иезекииля, сказавшемся и в использовании этого обращения, и в характере изображения ангельских фигур. Участие архангела Михаила в апокалиптических событиях, описанных в 12 главе, также не является бесспорным основанием для его отождествления с Сыном Человеческим. Автор говорит о том, что «восстанет Михаил, князь великий, стоящий за сынов народу своего» (Дан 12, 1). По мнению Дж. Никельсбурга, наиболее предпочтительно трактовать этот пассаж как указание на выступление Михаила в божественном суде в качестве адвоката еврейского народа и обвинителя Антиоха Епифана[253]. Таким образом, скорее всего в Дан 12, 1 автор говорит об исполнении предсказания Дан 7, 22 «суд дан был святым Всевышнего».

В то же время получателем царства в Дан 12 оказывается не архангел Михаил, а воскресшие праведники, в первую очередь «разумные», «маскилим» – учителя, укреплявшие народ в вере во время гонений Антиоха, и за это подвергавшиеся преследованиям со стороны властей (Дан 11, 33). Автор книги Даниила говорит, что они «будут сиять как светила тверди, обратившие многих к правде – как звезды, навеки, навсегда» (Дан 12, 3). Скорее всего, представление о сиянии праведников обозначает их возвышение до ангельского статуса[254]. Подобная экзальтация «разумных» выглядит вполне соответствующей картине, описанной в Дан 7: шествию Сына Человеческого «с облаками небесными» для того, чтобы получить власть от «Ветхого днями». Сходства тем более бросаются в глаза, если предположить, что автор еврейской части книги Даниила рассматривал описанный там эпизод как описание коллективного вознесения праведников на небо[255]. Примечательно также указание на вечную экзальтацию праведников, явно имеющее параллели с указаниями на вечное царство святых и Сына Человеческого: разумные «будут сиять как светила тверди, и обратившие многих к правде – как звезды» דעו םלועל «во веки». Это единственный пример использования такого рода формулы в еврейской части книги Даниила, что предполагает, что ее автор ассоциировал заявленную в арамейском апокалипсисе тему вечного царства именно с небесной жизнью воскресших праведников. Таким образом, можно заключить, что автор еврейской части книги Даниила трактовал «Сына Человеческого» как символическое изображение «маскилим». Эта трактовка становится особенно убедительной если учесть тот факт, что в 11 главе он идентифицирует маскилим с Рабом Господним из книги Исаии, который «возвысится и вознесется и возвеличится» (Ис 52, 13)[256]. Сын Человеческий представляет точно такой же коллективный символ с мессианскими коннотациями и совершенно неудивительно, что автор книги Даниила толковал Раба Господня и Сына Человеческого одинаковым образом, идентифицируя их с группой праведных иудеев, подвергающихся гонениям со стороны власть предержащих.

История экзегетики. Часть 1

Оригинальная трактовка книги Даниила, отождествлявшая четыре части статуи и четырех животных с Вавилоном, Мидией, Персией и Грецией, малый рог – с Антиохом Епифаном, а камень, разбивший истукана и Сына Человеческого – с еврейским народом, довольно рано исчезла из большинства аллюзий на книгу Даниила и ее толкований, как христианских, так и иудейских. Очевидно, что причиной этого стало то, что всего лишь через столетие после написания книги Даниила Сирия и Палестина перешли под власть римлян, что сделало невозможным рассмотрение Греции как последней мировой державы. Положение евреев во времена царств Хасмонеев и Ирода и, тем более, после начала прямого римского правления было очень далеко от нарисованной в книге Даниила картины воцарения Сына Человеческого. Тем не менее аутентичное толкование книги Даниила не было полностью забыто[257] – судя по всему, оно локально сохранилось в некоторых еврейских общинах Сирии. Впоследствии представители этих общин, ставшие членами христианской Церкви, принесли сирийским христианам вместе с Пешиттой, арамейским переводом Библии, аутентичное толкование книги Даниила[258]. Мы находим его изложение у целого ряда христианских сирийских комментаторов: Ефрема Сирина, Феодора бар Кони, Ишодада Мервского. Тем не менее самым ранним источником, донесшим до нас это толкование, стала работа Порфирия, языческого философом, впервые выдвинувшего предположение о псевдоэпиграфическом характере книги Даниила. Ряд толкований, приводимых Порфирием, заставляет предположить, что он заимствовал свою интерпретацию из известной ему сирийской христианской традиции[259]. Ее последовательное изложение мы находим в комментарии Ефрема Сирина. Для него четыре животных обозначают царства Навуxодоносора, Дария Мидянина, Кира и Александра Македонского, а в воцарении Сына Человеческого он усматривает «пророчество о судьбе Иудеев, которые одолевали Греков и всех окрестных царей».

Надо сказать, что аутентичная традиция толкования книги Даниила была малоизвестна за пределами Сирии, да и сирийские христианские авторы постоянно делали уступки господствующей интерпретации, пытаясь совместить ее элементы со своей собственной традицией (Афраат) или давая двойные толкования (Ефрем Сирин). Основными пунктами наиболее распространенной интерпретации книги Даниила стали понимание четырех царств как Вавилона, Персии, Греции и Рима и отождествление Сына Человеческого с Мессией. Эта трактовка возникла еще в дохристианскую эпоху и впоследствии была унаследована и христианством, и раввинистическим иудаизмом. М. Кейси называл эту традицию толкования «западной традицией», таким образом противопоставив ее сирийской традиции, существовавшей на Востоке древнего христианского мира; в дальнейшем мы также будем использовать это определение, несмотря на его некоторую условность. Впервые мессианское толкование фигуры Сына Человеческого возникает в Книге образов, написанной во второй половине I века до н.э. – первой поло, вине I века н.э. В ней Сын Человеческий, как и в книге Даниила, появляется вместе с Ветхим днями (Ен 46); он выступает как предсуществующая небесная личность, прямо именуемая Мессией и наделенная мессианскими качествами (Ен 48; 52, 4). В синоптических Евангелиях Сын Человеческий также отчетливо отождествляется с Мессией – Иисусом Христом. Аллюзия на книгу Даниила особенно очевидна в изложении беседы Иисуса с членами Синедриона: «Иисус сказал: Я; и вы узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных» (Мк 14, 62). Наконец, в Третьей книге Эзры, написанной уже после разрушения Иерусалима, снова появляется образ «Мужа» (3 Ездр 13), отождествляемого с Мессией, явно созданный под непосредственным влиянием Дан 7. Таким образом, мессианское толкование фигуры Сына Человеческого стало общепринятым в еврейской среде уже в I веке н.э. Очевидно, что первые христиане восприняли его уже в готовом виде, сохранив известную им традицию толкования Дан 7.

В это же время становится общепринятым толкование четырех животных как империй Вавилона, Персии, Греции и Рима. Подобное изменение в экзегетической традиции связано с позицией популярной историософии той эпохи – начиная со II века до н.э. в качестве последней мировой империи в ней выступает Рим. Эту концепцию мы находим уже в книге римского историка Эмилия Суры «О возрастах римского