Читать книгу "Давай надеяться на лучшее - Каролина Сеттерваль"

Когда время приближается к десяти, я понимаю, что прошел первый вечер за последние четыре недели, когда Иван не кричал несколько часов подряд. Я кормлю его грудью в кровати, и он засыпает. На самом деле мне хотелось бы попросить мачеху лечь с нами и показать, как мне поступать, когда Иван просыпается ночью, но я понимаю, что это уже перебор. Да и не думаю, чтобы ты обрадовался перспективе разделить кровать со своей тещей. Так что я ничего не говорю. Около одиннадцати мы желаем друг другу доброй ночи, и ночь действительно проходит тихо и мирно. Когда наступает утро субботы, я просыпаюсь в отличном настроении и ощущаю себя вполне способной мамочкой. При поддержке своей компетентной мачехи я, возможно, и справлюсь с родительской ролью. Когда я вспоминаю, что уже завтра утром она уедет к себе домой, в животе начинает тревожно покалывать. Однако у нас есть еще целые сутки, чтобы поучиться у нее, перенять ее маленькие хитрости.

Ноябрь 2014

Сегодня утром я перерыла твои вещи, чтобы выбрать, какие из них последуют с тобой на кремацию, чтобы потом оказаться в урне вместе с твоим прахом. Мне трудно представить себе, что станет с одеждой. Эта мысль вызывает у меня отвращение, я гнала ее от себя, сколько было возможно. Когда она все же пробивалась в сознание, я видела перед собой, как кучку одежды бросают прямо в горящую печь. Ведь не могут же они надеть целый комплект одежды на тело, которое пролежало несколько недель и подверглось вскрытию?

Я не нашла в себе сил задавать вопросы, когда мне давали указания доставить в похоронное бюро целый комплект одежды. Вернувшись с той встречи, я никак не могла вспомнить, надо ли мне укладывать носки, трусы и майку – или только наружную одежду. Решив не рисковать, я думаю, что лучше ты заберешь с собой слишком много, чем слишком мало. Сегодня был последний день доставки мешка с одеждой в похоронное бюро. Мне разрешили просто оставить его на стойке администратора. Никаких встреч, никаких сочувственных взглядов, рукопожатий, просто войти и выйти.

Я все откладывала момент, когда надо будет перебрать все твои вещи, которые по-прежнему лежат, аккуратно свернутые, в коробках на чердаке и в нашем платяном шкафу. Но сегодня дело уже не может ждать. Сегодня похоронное бюро требует пакет, и это заставляет меня думать, что тебя скоро кремируют. Хотя они и не хотели сообщать, когда именно это произойдет. Хотя они и утверждали, что это, к сожалению, точно неизвестно, просто приходит сообщение, когда это произошло, и все. Процедуры. Процессы. Алгоритмы, о которых я не знаю, которых не понимаю, в которые не посвящена и не хочу быть посвящена. Так что я не задаю вопросов. Открываю твои ящики, послушно собираю и сдаю вещи, не зная, для чего, кому и зачем.

Когда я открываю верхнюю коробку, в нос мне ударяет твой запах – от неожиданности я на краткое мгновение теряю рассудок. В этих коробках еще жив твой запах. Он не растаял. Ты не исчез. Твои рубашки пахнут, как ты, хранят запах твоего одеколона и твоего тела. Меня вдруг потрясает, как приятно от тебя всегда пахло. Потрясает, что я никогда не говорила тебе, как от тебя приятно пахнет. Это было так привычно. Теперь твой запах живет в коробках, и вскоре он улетучится. Это я хорошо знаю, потому что пыталась сохранить запах папы. Спала на его подушке, в первое время после его смерти носила его свитер в надежде, что от свитера всегда будет пахнуть папой. В его запахе таилось спокойствие и что-то еще, чего не выразить словами. Вероятно, чувство того, что я его дочь. Но сохранить его таким образом не удалось. С каждым днем запах ослабевал, и через несколько недель от свитера, который я так бережно хранила, уже не пахло ничем, все выветрилось, никакого запаха папы, и как бы я ни старалась почувствовать хотя бы намек на тот запах, от него не осталось и следа. Но эта коробка по-прежнему пахнет, как ты. Запах пока не улетучился.

Я беру верхнюю рубашку – фланелевую, клетчатую, сине-черную, и прикладываю к лицу. Закрываю глаза. Снова открываю. Прикладываю нос к воротнику рубашки. Снова закрываю глаза. Делаю глубокий вдох. Кажется, ты здесь. Такое ощущение, словно я обнимаю тебя, словно ты обнимаешь меня, словно ты рядом. Долгое время я сижу, уткнувшись носом в твою рубашку, но голос Ивана, который начинает хныкать в гостиной, где его развлекает моя подруга, резко возвращает меня к реальности. Я должна сделать дело. Закончить с этим.

Я выбираю рубашку, которая была на тебе в день нашего знакомства. Выбираю потертые джинсы, в которых ты ходил, сколько я тебя знала, где на обоих коленках дырки, а задний карман прохудился от твоего бумажника. Выбираю пару нейтральных трусов, белую майку и черные носки. И твою шапку. Твою черную трикотажную шапку, которую ты отказывался называть хипстерской и за которую я так много раз поддразнивала тебя. Ты ведь не хипстер. И не рекламщик. Тебе просто нравятся вязаные шапки до ушей. К тому же они тебе идут. И в этом я с тобой согласна. Ты очень хорош в этой шапке. Ты самый красивый человек в вязаной шапке, которого я встречала. Однако я не сдавалась. Такие шапки нынче в моде, в них ходят хипстеры и рекламщики по всему городу, почему ты не можешь просто это признать? Мне хотелось, чтобы ты это признал. Что тебе нравится нечто модное. Но ты отказывался это признать. Ты ведь всегда любил именно такие шапки. Твои ботинки и шерстяные носки с заправленными в них джинсами – тоже случайность. Ты обижался, когда я дразнила тебя этим. А я не могла удержаться, чтобы тебя не поддразнить. Эта дискуссия могла продолжаться месяцами. Однажды ты послал мне сообщение по электронной почте, в котором собрал ссылки и картинки, объясняющие, кто такой хипстер. В письме ты подчеркивал, как мало тех критериев, которым ты соответствуешь. Вот так мы развлекались. Мелкий вопрос – даже и не вопрос, строго говоря, в котором ни один из нас не желал уступать. Полушутя, полусерьезно. И вот я сижу с твоей вязаной шапкой в руках и понимаю, что мы так и не пришли к единому мнению – хипстерская она или нет. А теперь это уже не имеет значения. Теперь твою черную шапку сожгут вместе с твоим телом. Все остальное было бы нелогично.

Я складываю твою одежду в пакет, вытираю слезы одной из твоих рубашек, нюхаю ее в последний раз, потом снова закрываю коробку и возвращаюсь к реальности, к Ивану и одиночеству и предстоящей прогулке до похоронного бюро с пакетом твоих вещей в руке.

Май 2014

Прошло уже три месяца с тех пор, как я стала мамой, и сегодня вечером я отлучусь от Ивана – впервые за его жизнь. Я полна ожиданий. Встревожена. Возбуждена. Полна противоречивых чувств. Я хочу этого, но не хочу этого. Как бы там ни было – в половине седьмого это произойдет. Цель – побыть вне дома три-четыре часа. Выпить шампанского с подругами на девичнике. Отвлечься ненадолго он бессонных ночей, беспокойных вечеров, чувства вины и изоляции.

У одной из моих лучших подруг девичник. День мы провели катаясь на пони, я – с Иваном в слинге на животе, вспотевшая и все время немного отстающая. Когда подруги состязались на ипподроме, я сидела в сторонке и кормила грудью. Радостно махала в камеру, пытаясь скрыть тоску и желание снова принадлежать к компании взрослых. Я тоже хотела выпить алкоголя из пластмассовых стаканчиков. Я тоже хотела сидеть в кабриолете. Но не могла. Я кормлю грудью. Я за рулем. Я ответственно отношусь к своей родительской роли. Я делала вид, что меня это не огорчает. Но на самом деле дико завидовала тем, кто участвовал в состязаниях без младенца на животе. От зависти мурашки бегали по телу.