Читать книгу "Райская птичка - Трейси Гузман"

Стивен был так сосредоточен на том, что они искали, что чуть не прошел мимо него. Недостающих панелей триптиха у Эделлов не было: ни одна из картин в прихожей не подходила по размеру. Но, уезжая, Элис и Натали оставили здесь цветной рисунок карандашом, подписанный Байбером и датированный августом 1963 года.

Стивен замер перед наброском, не слыша болтовни Эделлов. Это была одна из ранних работ Байбера – на то время ему не исполнилось еще и двадцати девяти. Талант и мастерство художника уже были очевидны, но его стиль еще не определился. Тем не менее Байбер поместил мир этой семьи в один простой рисунок, передав их эмоции выбором цвета, силой и длиной штрихов, приложенным давлением.

Семейство Кесслеров сидело на канапе, на том самом канапе, которое было изображено на главной панели триптиха. Увидев их вчетвером, Стивен смог разобрать, какие черты родителей перекочевали к детям. Элис опиралась на левую руку и выглядела младше, чем на картине маслом, но ее характер проступал здесь очень ярко. С помощью одного только положения головы и изгиба брови Байбер изобразил ее умной и любознательной девочкой. Родители сидели рядышком, теснее, чем того требовали размеры канапе; на рисунке они слегка клонились друг к другу, но делали это неосознанно, будто один настолько привык чувствовать рядом другого, что им было бы неловко находиться дальше друг от друга.

Натали сидела на правом подлокотнике канапе, рядом с матерью. В отличие от остальных Байбер нарисовал ее холодными цветами и короткими, отрывистыми штрихами, сделав ее черты более угловатыми. Создавалось впечатление непреодолимой дистанции между старшей дочерью и остальными членами семьи. Художник выявил некий раскол, отстраненность, которая была настолько очевидной, что трудно было смотреть на рисунок и не ощущать беспокойства за эту четверку.

– Даже тогда, – прошептал Финч. – Сам видишь, что он умел.

Фон не изобиловал деталями, но Стивен узнал несколько предметов из коттеджа: книги, сложенные стопками на низком столике напротив дивана, большие напольные часы, широкий каменный борт камина. Он вытащил фотоаппарат и сделал пару снимков рисунка:

– Что будем с ним делать?

Финч выглядел удивленным. Он тихо сказал:

– У тебя есть записи. У тебя есть фотографии. Больше мы ничего не можем сделать. Если мы нашли рисунок, это еще не значит, что он наш, Стивен. И Байберу он тоже не принадлежит. Он отдал набросок им, в качестве подарка. Он, как и все остальное, очевидно, принадлежит сестрам Кесслер. Где бы они ни были.

Когда Стивен начал фотографировать, настроение Эсме изменилось. Она задрала вверх нос, как будто почуяла недобрые вести. Стивен показал на рисунок Байбера и широко улыбнулся ей:

– Мама не поверит. У нее дома точно такой же рисунок.

Стивен с удовольствием заметил, что это впечатлило даже Финча.

Они распрощались с Эделлами, которые воодушевленно махали с порога, пока они выбирались из лабиринта металлолома во дворе. Эсме продолжала махать, даже когда они отъехали, и Стивену пришлось отвечать ей, считая про себя секунды до заветного поворота, за которым они окажутся вне поля зрения. Только тогда он откинулся на спинку сиденья, будто оглушенный.

– Как они могут не понимать, что у них в руках? Что, если с рисунком что-нибудь случится? Или они решат его продать?

– Стивен, он пролежал там тридцать пять лет. Вряд ли стоит опасаться, что в ближайшем будущем он куда-то исчезнет. И разве тебе не приятно знать, что он существует? Задумайся: по всей вероятности, лишь горстка людей во всем мире знает об этом наброске Байбера – Натали и Элис, Томас, человек, который проводил инвентаризацию обстановки, Эделлы. И мы с тобой.

– Вы не знали?

– Как видно, я много чего не знаю о Томасе.

– Мне до сих пор кажется, что оставлять его там было безответственно.

– В отличие от какого-нибудь ответственного поступка вроде кражи? Стивен, тебе просто придется верить, что он останется там. Впиши рисунок в наш список причин, – сказал Финч.

– Список причин?

– Как можно скорее найти Натали и Элис.

Глава восьмая

Август 1972 года

Как Натали нашла дом, оставалось только гадать. Быть может, закрыла глаза, ткнула пальцем в карту и попала на Орион, городок на западной окраине Теннесси. Они подъехали к месту за полночь, но задолго до того, как пейзаж окрасился матовой серостью утра. Тьма была плюшевой и тяжелой. Дом гнездился в середине квартала других таких же домов, старых викторианских построек с осыпающимися верандами и колоннами и опрятными силуэтами живой изгороди из кустов самшита. Сестры шли к широкой парадной лестнице, спотыкаясь, потому что дорожка потрескалась и вздыбилась по швам, будто там сомкнулись плиты материков. Ступени скрипели, проседая под тяжестью чемоданов, и, пока Натали искала ключи, Элис стояла как вкопанная, чувствуя себя вором-форточником. Она уснула в одной жизни, а теперь проснулась и обнаружила, что вламывается в другую.

«Он нам по карману, – объяснила Натали, добавив: – И климат тебе больше подходит». Она проигнорировала истерики Элис, ее мольбы остаться в доме, где они выросли, где родители до сих пор бродили по ночам из комнаты в комнату, дыша на них холодным сквозняком; в доме, где ее дочь, быть может, на кратчайший миг открыла глаза и увидела все вокруг, прежде чем они закрылись… Натали отодрала руки Элис от двери. «Мы не можем здесь оставаться». Она захлопнула дверцы машины и так резко рванула с места, что задние покрышки подняли за собой фонтан гравия. Черпая силы в кофеине и свежести открытых окон, враждебная и решительная, двадцать часов Натали гнала машину, как будто дьявол торчал у них на заднем бампере. Элис большую часть пути сидела как зомби, дрейфуя между забытьем и явью, почти надеясь, что машина разобьется, и думая только о том, что тогда она сможет быть с дочкой.

При свете дня дом не стал выглядеть лучше. Чумазую решетку под крыльцом оплетали зеленые усики, будто привязывая дом к грязной жиже его колыбели. Ставни болтались на петлях, и полосы отслоившейся краски свисали с деревянной обшивки, как вымпелы. Дом продали с обстановкой, и обстановка эта представляла собой дрянную разнокалиберную мебель: стулья со скошенными ножками, продавленные диванные подушки с пятнами непонятного происхождения… Все вокруг пропитывала едкая влага, от которой Элис было тяжело дышать. «Это лекарства, – сказала Натали. – Тебе дурно от них». Но Элис лучше знала. Пеницилламин и соли золота, которые сделались необходимыми почти сразу же после того, как она перестала быть беременной, были ни при чем. Ребенок наложил целительное заклятье на ее тело, отогнав знакомые симптомы охранным волшебством. То, что творилось с ней после, не шло ни в какое сравнение с прежними выходками артрита: с акцентированными хуками и градами мелких ударов, которыми он ее потчевал, с изнеможением, не выпускавшим ее из постели, с объездными дорогами, которые находила болезнь, когда новые лекарства ставили на ее пути блокпосты. Эта боль была другой. Даже ощущение горя, которое до сих пор душило ее после смерти родителей, изменилось. Эта боль была свежей и жгучей, и поселилась она в самом сердце.