Читать книгу "Медичи. Крестные отцы Ренессанса - Пол Стретерн"

Папская канцелярия сразу же наложила руки на этот ценный минеральный источник и объявила его своей монополией, пригрозив, что отныне всякий, кто попытается ввозить в Италию турецкие квасцы, будет отлучен от церкви. Более того, папа настолько дорожил этим источником дохода, что вскоре предпринял еще один шаг, специально оговорив, что выдаваемые им индульгенции недействительны для тех, кто не только ввозит, но даже просто использует незаконно ввезенные квасцы. Но тут возникала доктринальная проблема, ведь монопольная торговля (подобно ростовщичеству) по церковным законам запрещается. К счастью, знатоки-теологи, близкие к папскому двору, вскоре отыскали в этом законе лазейку. Так как (новые) шахты лишают неверных турок дохода, в техническом смысле они используются для упрочения христианского дела, а такая цель в полной мере оправдывает незаконные по форме средства, так что в данном конкретном случае монопольная торговля перестает быть грехом.

Будучи финансовым учреждением, обслуживающим папу, банк Медичи географически располагался наилучшим образом для участия в торговле квасцами; не говоря уже о том, что в виде филиалов он располагал целой сетью торговых точек по всему миру. В общем, уже в 1464 году банк Медичи имел дело едва ли не с половиной запасов, имеющихся в шахтах Толфы. Это были, наверное, весьма крупные операции, ибо известно, что к 1471 году годовая добыча квасцов в Толфе достигла примерно 70 000 cantaros (cantar — старинная средиземноморская кубическая мера, равная по объему кувшину воды или большой пивной кружке), то есть цифра эта равняется приблизительно 3444 тоннам.

Козимо в ту пору уже сильно болел и не мог заниматься этим делом, которое и началось-то в год его смерти; он вверил его заботам тестя Пьеро Джованни Торнабуони, многолетнего главы римского отделения банка Медичи. После смерти Козимо Торнабуони стал жаловаться зятю, что рынок квасцов — дело малоприбыльное, вероятно, потому, что ведет его папская канцелярия в высшей степени неудовлетворительно: рынок слишком часто перегревается, что обрушивает цены еще до того, как квасцы, которые можно было бы продать подороже, достигают места назначения. Он советовал Пьеро либо вообще отойти в сторону, либо попытаться перехватить у папской канцелярии торговые права, что обеспечит банку Медичи монополию на этом рынке и позволит установить фиксированные цены на приемлемом уровне. Но начавшаяся в 1465 году война между Флоренцией и Венецией привела к тому, что Павел II, папа-венецианец, закрыл свои счета в банке Медичи, передав их одному из своих родичей.

Это поставило банк Медичи в весьма невыгодное положение: заниматься квасцовым бизнесом при Павле II будет нелегко, а уж о монополии и вовсе говорить не приходится. Пьеро снова решил втянуть в игру своего сына, послав его в 1466 году в Рим: расчет был не только на юношеское обаяние семнадцатилетнего Лоренцо, но, как ни странно, и на его деловую хватку. «Решай это и другие дела по своему разумению», — писал Пьеро сыну по прибытии последнего в Рим. Впрочем, поездке предшествовал подробнейший инструктаж: Лоренцо следовало убедить всех в том, что только банк Медичи способен снарядить торговый флот для отправки груза в Лондон и Нидерланды — путь неблизкий, чреватый разнообразными опасностями — кораблекрушения, пираты, — а это означает, что какая-нибудь второстепенная, небольшая компания потерпит невозместимые убытки, в то время как банк Медичи может позволить себе и не такие потери. Аристократические манеры Лоренцо в сочетании с убедительными аргументами Пьеро сделали свое дело, и 1 апреля 1466 гола банк Медичи получил искомые права. На следующий день Торнабуони с энтузиазмом писал Пьеро, что отныне банк будет зарабатывать на рынках Лондона и Брюгге вдвое больше против прежнего, обеспечив себе таким образом на несколько лет вперед огромные доходы.

Подсчеты точных размеров этой прибыли разнятся. Известно, что чиновники папской канцелярии получали по 2 флорина премиальных за каждый cantar, вывозившийся со складов в Чивитавеккья; известно также, что филиал банка Медичи в Брюгге зарабатывал на каждом cantar от 3 до 4 флоринов. Таким образом, даже с учетом транспортных расходов, банк получал ежегодно минимум 70 000 флоринов дохода — гигантская сумма, особенно если учесть, что до 1420 года общая прибыль банка составила за двадцать три года 15 2000 флоринов.

Пьеро Подагрик остался верен и другой традиции Медичи — меценатству. Сам Козимо стремился оставить след Медичи в памяти поколений строительством зданий, а заказы на картины передоверил своим сыновьям Джованни и Пьеро, что свидетельствует не только об их интересе к живописи, но и о немалой проницательности главы клана. Еще при жизни отца, а затем в течение тех бурных пяти лет, что он правил Флоренцией, Пьеро регулярно заказывал картины целому ряду художников. Он не оставлял своими заботами отцовского любимца Донателло, а когда тот в 1466 году скончался, уважил желание мастера быть похороненным в церкви Сан-Лоренцо рядом с Козимо — жест, свидетельствующий о духовной близости Медичи к художникам, которым они помогали. Медичи были среди первых, кто понял и заявил о том публично, что художник — это далеко не просто ремесленник; с другой стороны, и сами художники постепенно осознавали собственную значимость, что неотделимо от возникновения гуманизма. Они начинали верить в себя, в свое неповторимое видение мира; именно этой эпохе обязаны мы возникновением понятия «гений» и всего того, что за ним стоит: исключительный талант, исключительное поведение, исключительная уверенность — и, парадоксальным образом, как следствие всего этого, исключительные душевные страдания.

Характерно воплощает этот новый социальный тип художник Фра Филиппо Липпи, замеченный в свое время Козимо, работавший по заказам Пьеро и ставший другом молодого Лоренцо.

Сын мясника из Флоренции, Липпи родился примерно в 1406 году. Рано осиротевший, он воспитывался у своей жившей на грани нищеты тетки, но часто сбегал из дома, проводя время с босоногими уличными мальчишками, что оказало решающее воздействие на формирование его характера. В конце концов тетка не выдержала и, когда племяннику исполнилось пятнадцать лет, поместила его в монастырь Санта-Мария дель Кармине в Олтрарно, где он принял постриг и стал монахом (отсюда прозвище — «фра», то есть «брат»). Монастырская жизнь не отложила сколько-нибудь заметного отпечатка на непоседливого юношу, но зато тут он познакомился с человеком, который наряду с уличным детством способствовал его становлению.

В 1426 году монастырь заказал расписать стены часовни Бранкаччи двадцатипятилетнему Мазаччо. Он был одним из первых, кто открыл и разработал новую технику реалистической живописи, благодаря которой человеческие фигуры на его фресках отличаются невиданным ранее многообразием и драматической силой. Фра Липпи был заинтригован и часами наблюдал молодого Мазаччо за работой. Почувствовав, что подросток-монах обладает живописным талантом, Мазаччо начал посвящать его в секреты своего мастерства, учил, как использовать свет и перспективу, говорил о важности изучения анатомии, советовал, как лучше передавать чувство.

Два года спустя, в 1428 году, Мазаччо умер, но его новаторская техника найдет полное воплощение в живописи Липпи, который вскоре после того оставил монастырь и отправился в Падую, где намеревался целиком посвятить себя живописи. Ни одна из его ранних работ не сохранилась, но оригинальный почерк этого художника стал очевиден с самого начала, ибо он легко распознается в работах других падуанских живописцев этого времени: в мире живописи повеяли новые ветры.