Читать книгу "Нам не прожить зимы - Александр Кабаков"

Так он достиг противоположного площади конца зала и обнаружил, что двери, ведущие отсюда на платформы, закрыты, заперты наглухо и, судя по стационарному указателю обхода со стрелкой вправо, заперты давно.

Мир продолжал меняться все то время, что я провел, отвернувшись от него, подумал Ильин, мир вообще меняется, стоит от него отвернуться, позади тебя он совершенно другой, чем ты увидишь, даже резко оглянувшись, люди успеют сделать иные лица, а вещи – занять иные места…

Так, мимоходом, он сформулировал вывод, сделанный им давно, но никак не укладывавшийся до этого в слова, но теперь не придал этому никакого значения. Уже было все равно.

Он пошел в сторону стрелки. Пришлось вернуться до середины зала, почти до памятника, где все околачивался тот мужик, слишком прилично одетый для вокзального бомжа, – и тут Игорь Петрович обнаружил небольшую дверь, ведущую наружу, возле нее тоже стрелку и надпись «к поездам». Он вышел в синюю тьму и тут же попал на обычный привокзальный базар.

В два ряда тянулись ярко освещенные изнутри ларьки и магазинчики. Дрянь, продававшаяся в них, от этого яркого желтоватого света казалась сверкающей роскошью. В узких промежутках между ларьками шелестел под сквозняком мусор, спали мелкие бродячие собаки, рылись бродяги – здесь было немного оживленнее, чем на площади и внутри вокзала. По этой аллее между ларьков Ильин пошел туда, где, по его представлениям, должны быть поезда. Он старался не глядеть по сторонам, потому что бродячих собак было жалко, к тому же они напоминали об оставленных им животных, мусор был отвратителен, а бродяги еще отвратительнее. В свете из ларьков были хорошо видны их ужасные разбитые лица со странно осмысленными выражениями – озабоченности, интереса, размышления… Однако, как обычно бывает, когда стараешься не смотреть вокруг, все лезло в глаза, и помимо воли Ильин все замечал.

Так он заметил и какое-то движение на куче мусора в щели между двумя закрытыми и потому темными ларьками и сразу, еще издали, понял, что там происходит: бомжи занимались любовью. Мелкий снег падал на зеленоватую плоть, тощие голые ноги гребли по мусору, и бормотание доносилось оттуда, но никто из идущих мимо не видел этого либо люди просто не обращали внимания.

Игорь Петрович ускорил шаг, чтобы быстрее миновать отвратительное место, и даже прикрыл на ходу глаза, удивляясь при этом себе. Он вспомнил, как раньше, в его наконец завершающейся жизни, которая делилась всегда на две части: одна проходила среди достойных женщин и в приличных романах, другая же была полна мелкого и омерзительного разврата, к которому он тогда относился как к неизбежной составляющей физиологического существования, как к грязным подробностям гигиены, – вспомнил, как тогда действовали на него подобные картины, и удивился, что теперь не испытал ровно ничего, кроме естественной тошноты.

Значит, подумал он, и с этим действительно покончено, как я и предполагал.

И немедленно подвергся испытанию со стороны другого своего порока.

Уже почти у самого поворота к платформам в левом ряду стекляшек он увидел обычную забегаловку. Внутри освещенной коробки несколько человек стояли у протянувшейся вдоль стен узкой доски, ели сосиски, политые багровым соусом, драли куски жареной курицы и пили водку, темная тень которой просвечивала сквозь белые пластмассовые стенки стаканчиков.

Игорь Петрович глянул на часы. Времени до отхода было еще много, действительно рано приехал. С полминуты он колебался: во-первых, и с выпивкой отношения за последние годы сложились уже новые, если раньше он всегда был готов проглотить рюмку, и другую, и третью, совершенно не задумываясь о дальнейшем, поскольку ничего особенного из выпивки и не следовало – или ему казалось, что не следовало, – то теперь он постоянно помнил о наказании дурнотой, дрожью, отчаянием; во-вторых, больно грязным было заведение… Но эта слабость оказалась более живучей, чем, как только что окончательно выяснилось, покинувшая его навсегда половая одержимость, – механически отметил Игорь Петрович и вошел.

Неловко перехватывая сумку, он расплатился за сто граммов и бутерброд с сомнительно розовой рыбой на бумажной тарелке, поочередно отнес выпивку и закуску на доску, в угол, и собрался уже по-быстрому со всем покончить, как обратил внимание на мужика рядом – конечно же, это был тот самый, от памятника!

Нельзя сказать, что Игорь Петрович очень удивился или тем более испугался. В конце концов, сегодня в его судьбе происходило важное, даже самое важное событие – она должна была полностью перемениться или даже прекратиться, сменившись совершенно другой, – и некоторые странности, сопровождающие такое свершение, он готов был принять. Тем не менее он посмотрел на преследователя с демонстративным удивлением, подняв вопросительно брови.

В ответ мужик деликатно улыбнулся, приподнял и слегка качнул в сторону Игоря Петровича свой стаканчик – точно так же, как это делал в таких обстоятельствах сам Ильин, – и негромко пожелал удачной дороги. Ильин молча ответил тем же движением, и они выпили.

– Что ж, – сказал, чуть скривившись от проглоченного напитка, но ничем не закусывая, нежданный провожающий, – всё успели сделать?

– Вроде всё, – ответил Ильин, уже вовсе не раздумывая о природе собеседника и причинах его появления, какая разница, – вроде бы всё… А если что и не сделал, обойдется… Всего никогда не переделаешь, а уж раз решил кончать, надо кончать.

– Это верно, – убежденно кивнул мужик, – верно… Значит, до главного уже додумались. Ну, тогда и правда пора. Вот только одно еще хочу спросить: вы за эти последние дни насчет себя к какому-нибудь выводу пришли? То есть я имею в виду, хороший вы были человек или не очень, или просто говно, и зло вы делали только по слабости или намеренно тоже? Собственно, на этот единственный вопрос у меня нет ответа потому, что вы сами его никогда себе не задавали, оттого и некая пустота возникала всякий раз, как я пытался разобраться в вашем, извините, не подберу других слов, внутреннем мире. То, что вы называете сюжетами и сюжетцами, да еще банальные полудетские рассуждения о банальных же предметах – а больше ничего, пусто…

Игорю Петровичу показалось вдруг, что разговор этот уже не раз бывал прежде и что мужик ему смутно знаком, но распутывать дежавю было уже некогда. Он снова посмотрел на часы.

– Да, время, – сказал сосед, – вы ведь хотите успеть…

Он, очевидно, понял, что ответа на свой вопрос не получит, и уже смотрел не на Ильина, а в стекло перед собой.

– Не знаю, – сказал № 1. – Мне кажется, что я был не злой… А относительно пустоты вы правы, конечно, правы, только я на это вот что могу возразить: а разве есть другие? Разве в вас не пустота, и только мелочи какие-нибудь в ней болтаются, вроде моих сюжетцев, или ваши собственные… А во многих и того нет. Насчет же добра и зла – это вы зря, это совсем из другой оперы, по-моему. Вот уеду – все и выяснится. Оставшиеся решат…

Он кивнул все так же глядящему на свое отражение в стекле человеку и вышел. По радио как раз объявляли о начале посадки на его поезд.