Читать книгу "Родная речь - Йозеф Винклер"

«Восемь смертей, — сказала она, — пережил этот дом». Семь раз прокричал накануне сыч, только не возвестил смерть ее сына, который умер в отделении интенсивной терапии одной из зальцбургских клиник. «Я хотела повидать его там и после смерти, да врачи не пустили, потому как все, дескать, в этом отделении лежат голыми. Я и в гробу-то его не видела, даже не знаю толком, кого мы тут похоронили. Каждый день молю Господа за своих детей…»

Когда сыч домовый плачет, точно ребенок, это — к беременности или к родам. Однажды, стоя на балконе, она услышала плач сыча и стала ощупывать живот. Спустя несколько дней пошла к врачу, и тот подтвердил, что она в положении.

Двух детей она потеряла еще до родов. «Наверное, это были девочки. А девочек носить мне, видать, не суждено. Первый раз я надорвалась на работе и почувствовала, как внутри будто лопнуло что-то. Потом кровь по ногам потекла. Другой раз неловко изогнулась у очага, и опять во мне как будто что-то порвалось…»

Она рассказала про одну батрачку, которая скрывала свою беременность вплоть до самых родов, стягивая живот шнурами. Ребенок родился с уплощенным, словно помятым лицом и протянул шесть лет, так ни разу и не встав на ножки до самой смерти за прутьями детской кроватки.

Первенец появился здесь, в усадьбе горной деревни. В девять утра женщина почувствовала схватки, а родила только в половине второго, хотя головка показалась еще до часу дня. «Опять потекла кровь. Акушерка прямо пригоршнями вычерпывала из вмятины на клеенчатой подстилке». Первые две недели на мальчика страшно было смотреть, голова как огурец, глазки гноятся. «Но я не хотела в больницу, боялась, что малютку могут ненароком подменить».

Стеля постели, она укладывала посередке большую куклу, обряженную тугим красным шелком. «Это мне крестник подарил», — пояснила она. Когда стелить постели не было нужды, кукла лежала на диване или на детской кроватке возле тумбочки.

Сухой, затвердевший за десятилетия клевер-четырехлистник он нашел между страниц маленькой книжки на русском языке. На обороте обложки корявым почерком было написано: Варвара Васильевна.

Посреди супружеского ложа в комнате на первом этаже лежит нарядная подушка с вышитой косулей. «Хлеб — всему голова», — гласит надпись на мешке из-под муки, постеленном у входа в кладовку. Картинка в кухне тоже имеет словесное пояснение: «Святой Леонгард, твоей милости вверяем мы крестьянское сословие. Защити плащом своим всякую домашнюю животину». На одном из пряничных сердец, висящем рядом со спортивными регалиями над портретом умершего сына, также имеется надпись: «Вот знак любви, прими его. Ты знаешь, ангел, от кого». На стене висит еще и бронзовая тарелка с гравировкой, изображающей глухаря. В божнице — синие цветочки люпина, они привяли и поникли, будто приняв муки Спасителя.

Она вырезает ножницами дырочку в траурном объявлении и вешает его на гвоздь, присоединяя к другим, уже пожелтевшим листочкам. Она сказала, что собирает и хранит траурные объявления последних десяти лет. Когда он снял их с гвоздя, чтобы рассмотреть поближе, из паутины, подернувшей бумажки, выпала мертвая муха.

Когда Варваре Васильевне было четыре года от роду, она заболела дизентерией, это случилось в ее родной деревне под Черкассами, где теперь водохранилище. «Помрет ведь, сердешная», — сказал какой-то путник, увидев, как еле живая девчушка сидит, привалясь к дереву. У нее было лишь одно желание — испить кислого молочка, которое мать брала в долг у соседки. «У меня уж кишка вылезла наружу, мухи облепили всю задницу, я уж думала, они сожрут меня, но мать без всяких затей, голой рукой заправила кишку обратно, обмыла меня теплой водой, уложила и стала выхаживать». От девочки заразился двоюродный брат, который был на семь лет старше. Вскоре он умер. «С тех пор тетка, понятное дело, возненавидела меня…»

Ее мать, Настасья, девятилетней девочкой вместе с другими детьми бегала купаться на заливные озера в пойме Днепра, а так как ей было велено смотреть за маленьким братом, она зарывала его по шейку в песок, чтобы не убежал. Пока она купалась, ее дядя откопал племянничка и отнес его домой.

«Когда есть было нечего, а такое случалось часто, мы спускались к Днепру и выдалбливали во льду прорубь, рыбы, изголодавшись по кислороду, сами шли в руки. Мы их ловили и продавали на базаре. Весной на берегу Днепра и в озерцах было полно дохлой рыбы».

После того как ее мать три ночи отстояла в добровольном карауле у гроба одного молодого инженера, погибшего при обрушении моста, и кто-то спросил ее, не страшно ли ей было одной рядом с покойником, она ответила: «Мертвых бояться нечего, надо бояться живых…»

Какое-то время мать батрачила на крестьянина, который убивал девушек, проработавших в его усадьбе хотя бы несколько месяцев. Вышло так, что смерть отца спасла ей жизнь, поскольку, получив скорбное известие, она поспешила в родную деревню. «Радуйся, что едешь домой, — сказала ей дочь хозяина, — других работниц за труды он смертью наградил…»

В голодные годы поедание маленьких детей стало обычным делом в некоторых семьях. Мать Варвары, тогда еще девочка, нашла на чьем-то сеновале голову ребенка. Она поцеловала холодный лоб мертвого малыша, завернула голову в фартук и побежала домой. Трое суток она прятала под кроватью голову убитого ребенка.

Когда родная деревня Варвары, как и множество других селений, должна была оказаться на дне искусственного моря длиной в триста километров, старики отказывались покидать свои хаты. Их изгоняли из жилищ тракторными атаками. Кто-то был заживо погребен под крышей собственного дома.

В два часа ночи солдат германских вспомогательных войск ткнул стволом винтовки в ребра спавшей девочки и поднял ее с постели. В чулках до колен и короткой ночной рубашке — больше на ней ничего не было — Варвару втолкнули в вагон и вместе с остальной «рабочей скотиной» угнали в Каринтию. В поезде она нашла одеяло, которым можно было заменить верхнюю одежду. Прикрыв им тело, она рядом с сестрой и другими русскими стояла на вокзале в Филлахе, где их сфотографировали.

Апрельским днем 1943 года Варвара попала в усадьбу здешнего крестьянина, и первой ее мыслью был молчаливый вопрос: как здесь вообще может жить человек, на горе? Проработав несколько недель, она сказала хозяйке: «Я тут и года не продержусь, ноги протяну». «Не бойся, не протянешь», — ответила хозяйка… «И вот уже четвертый десяток пошел, как я работаю в усадьбе», — вздохнула Варвара Васильевна.

А вот хозяйка, ее будущая свекровь, вскоре умерла. Когда сын, в то время пятнадцатилетний подросток, вернулся с горного пастбища и вошел в комнату, где лежала одетая во все черное покойница, он коснулся ее холодных ступней и забормотал: «Нет, не может быть, мама не умерла». Гроб погрузили на подводу, и лошадь потащила ее на кладбище, шагавшие по бокам дети несли на плечах венки со свастиками на черных лентах.

Живя здесь, в горной деревне Каринтии, Варвара Васильевна прочитала роман «Эффи Брист» Теодора Фонтане, он нашел эту книгу в ящике подзеркальника. «Я ее два раза читала». В том же ящике он обнаружил русскую Библию для детей. Адам на картинке напоминал Тарзана в окружении зубастых зверей, а Ева смахивала на киноактрису.