Читать книгу "Родная речь - Йозеф Винклер"

Приведя свою свинью на случку с хряком в соседнюю усадьбу, Варвара Васильевна призналась тамошней хозяйке, что, пожалуй, попросит кого-нибудь пристрелить своего грязного шелудивого пса, «пачкуна проклятого». Когда они с Яковом Меньшиковым гнали свинью домой по лесной дороге, он сказал Варваре Васильевне: «Собаки вам будет не хватать, не убивайте ее, пока я здесь…»

Он вспарывал ножом сардинки, которые Варвара Васильевна приготовила ему на ужин. «Я не ем рыбьи позвоночники, — сказал он, — приходится их удалять». «Да это же самое вкусное», — возразила Варвара Васильевна и один за другим уплела все оголенные рыбьи скелетики.

В тех случаях, когда Варвара Васильевна спрашивала, не желает ли он обедать вместе со всеми, он чувствовал, что на самом деле ей хотелось бы посидеть в кругу семьи без посторонних, и он отвечал, что у него пока нет аппетита, что он пообедает попозднее.

Ему приснилось, как он спас утопающего ребенка, как, ухватив его зубами за волосы, вытащил из озера. Он передал малыша Варваре Васильевне, и они обнялись на радостях.

«Если на этом свете и есть справедливость, то она, наверное, только в том, что и толстосумам не миновать смерти. Здоровья не купишь», — сказала Варвара Васильевна.

Услышав птичьи голоса в звуковом фоне какого-нибудь телевизионного фильма, она восклицала: «Это же сычи, сычи домовые!»

Когда показали сюжет с горнолыжником из Мария-Пфарра, получившим в Зальцбурге Кубок мира по скоростному спуску, она долго всматривалась в лицо на экране и вслух вспоминала о том, как тридцать лет назад батрачила в этих местах в одном доме, при котором была мясная лавка. «Телевизор сказал», — частенько говаривала она, как будто телевизор для нее — живой собеседник.

Иногда он садился в темном хлеву на скамеечку для дойки, положив ногу на ногу, и смотрел на качавшиеся, как маятники, грязные коровьи хвосты. «Воздух в коровнике полезен для легких», — говорила Варвара Васильевна.

Когда Николай рассек топором насаженную на колья свиную тушу и из распоротого брюха выползала багровая лава потрохов, Яков Меньшиков, зажав нос бумажным платочком, отступил на несколько шагов. Он собирался снять со свиного рыла посмертную маску.

Наблюдая однажды рождение теленка, он отошел за опорную балку, чтобы никто не видел слез, катившихся по его щекам. Варвара Васильевна просунула руку в коровье влагалище и привязала к лодыжкам теленка две пеньковые веревки. Николай и Петр ухватились за них и тянули до тех пор, пока не показались передние ноги, голова со свисающим языком и наконец все тело теленка, выпавшего на соломенную подстилку. Васильевна рассмеялась, когда коровье чадо открыло глаза и с недоумением уставилось на Меньшикова, который стоял перед ним на коленях. Весь мокрый, густо измазанный слизью и кровью, теленок дрожал. Варвара Васильевна обтерла его холщовым мешком и успокаивала ласковыми словами, какими привечают маленьких детей.

Хозяин присыпал лужи крови и слизи опилками, сгреб их лопатой и перекидал на компостную кучу. Тем временем Варвара Васильевна побаловала корову двумя большими ломтями хлеба со смальцем. «Часа через два нужно сходить в хлев, — сказала она, — надо будет убрать послед, не то корова сожрет его».

Он узнал, что отец Роберта десять лет батрачил на соседней усадьбе, а мать восемь лет тянула лямку батрачки. Варвара Васильевна рассказала, что отца Роберта застукали при содомитской утехе с кобылой, вся деревня на горе помирала со смеху. Сосед, к которому он зашел вместе с Варварой Васильевной, сообщил такие сведения: брата Роберта звали Курт, он был в подмастерьях у пекаря в Арнольдштайне, а попав на службу в федеральную армию, повесился в лесу близ Арнольдштайиа. И хотя Курта растила бабушка, когда с братьями прощались на гробовом помосте (сначала с Робертом, а через несколько месяцев с Куртом), она якобы заявила: «Видеть больше не хочу ребят». На похороны она тоже не пошла. Соседка поведала, что все десятеро детей росли как сущие беспризорники, и всех их социальная служба направляла на работу в крестьянские хозяйства. «А вот за могилами обоих парнишек она еще как ухаживает», — сказала соседка. «Может, о могилах она печется больше, чем заботилась о живых внуках», — заметил по этому поводу Яков Меньшиков. На похоронах Курта его старшая сестра сказала: «Теперь мой черед!» Соседка спросила, почему она так думает. «Потому, — ответила сестра, — что хочу быть рядом с братьями». Говорят, ее дед, отец матери, кого-то убил…

Когда природа натягивала свой лук и начинала метать молнии, все домочадцы находили себе убежище в красном углу, под божницей. Варвара Васильевна посетовала, что большое дерево между домом и хлевом — единственный громоотвод на подворье. Несколько лет назад молния ударила в это дерево и, задев угол дома, перескочила на водопроводную трубу, когда она, Варвара Васильевна, кормила свиней.

Он раздумывал, не накрыть ли пишущую машинку серым пластмассовым футляром, как покойника крышкой гроба. «Нет, не буду намекать на прощание», — решил он и убрал футляр обратно в шкаф.

Он долго смотрел на рогатый череп барана над воротами хлева и вспомнил убитого оленя, которого положили на своего рода катафалк в честь праздника урожая, а когда хлынул дождь, окрашенная кровью вода стала переливаться через бортики подводы.

Вспомнился и пластмассовый скелетик, купленный им в Камеринге во время храмового праздника и пролежавший не один месяц на тумбочке у его кровати. Перестилая постели, мать иногда приподнимала эту пластмассовую бирюльку, издавала тихий стон и разглаживала подушку своего дитяти.

В горах, за чертой лесной растительности, он сорвал уже прихваченные морозом цветы горечавки, задрал свое платье из «солнечного шелка» и приладил несколько цветков к бедру, просунув стебельки под кайму блескучего чулка.

Прочитав на перекладине поклонного креста надпись: «Храни верность нашей прекрасной родине», он закричал: «Гитлер из Назарета, царь Иудейский!»

Он вырвал из основания креста книгу записей, прочел размашистые автографы, изречения во славу родного края и всей отчизны и написал: «Благодарю Бога за ошибки в его творении».