Читать книгу "Семья Эглетьер - Анри Труайя"

Жан-Марк тяжело опустился на кровать и закрыл лицо руками. Слезы подступили к горлу, но плакать он не мог. Он молча задыхался. Невыносимая тяжесть легла на сердце.

— Значит, договорились? Послезавтра, хорошо? — спросила Кароль.

— Да, — ответил он. — Послезавтра…

— Жан-Марк, мой милый…

Он почувствовал, что Кароль наклонилась над ним. Стоит протянуть руку, и она прильнет к нему. Жан-Марку захотелось сорвать с нее одежду, растрепать изящно уложенные волосы, взять ее, как уличную девку, и потом бить, пока она не запросит пощады. Все женщины достойны презрения. Они для того лишь и существуют на земле, чтобы толкать мужчин на бесчестье. Отец прав, что изменяет Кароль с первой встречной. «Если только она тронет меня, я ее ударю!» подумал он. Уже знакомым ему ласковым движением Кароль легонько провела по щеке Жан-Марка тыльной стороной руки. Он не шевелился, стыдясь своей слабости. Кости словно размякли, тело лишилось опоры. Кароль пошла к дверям.

— Куда ты? — смиренно спросил он.

— Готовить фондю.

Пока он переживал крушение мира, она думала о фондю! Может быть, даже гладя его по щеке, старалась припомнить точный рецепт. На пороге Кароль обернулась:

— Придешь поболтать ко мне на кухню?

— Нет.

* * *

Устав вглядываться в дорогу, не различимую за струями дождя на ветровом стекле, Мадлен предложила вернуться. Но Даниэль умолял доехать хотя бы до леса Дам-Жан. Несколько его одноклассников разбили у скал палаточный лагерь. Мадлен не могла устоять и свернула на узкий грязный проселок. Малолитражка запрыгала по ухабам. С грехом пополам они добрались наконец до приникших к земле мокрых палаток. Даниэль вышел из машины, пообещал вернуться через пять минут и побежал к лесу.

Мадлен закурила. Она ожидала, что Франсуаза воспользуется тем, что они остались наедине, и заговорит о Патрике. Но девушка молчала, уставясь перед собой отсутствующим взглядом. Удивленная Мадлен спросила:

— Как поживает твой Патрик?

Франсуаза подняла голову и сдержанно ответила:

— У него все в порядке.

— Наверное, невесело проводить пасхальные каникулы врозь?

— Время от времени надо расставаться. Патрик лучше занимается, когда меня нет рядом. Да и я тоже. У нас обоих скоро экзамены. Это очень важно.

— Для него, разумеется…

— И для меня тоже! Я обязательно хочу сдать все предметы за первый курс. И я этого добьюсь! У нас такие замечательные преподаватели!..

— Тот, который прислал тогда открытку?

— Да, Козлов, — ответила Франсуаза.

Лицо ее сразу оживилось и просветлело.

— Он ведет практические занятия, но дает нам гораздо больше, чем наш профессор господин Бержерон. Он вообще исключительный человек! Одержимый правдоискатель!..

Франсуаза умолкла и снова погрузилась в раздумье. У машины выросла чья-то мокрая фигура. Это был вернувшийся из леса взлохмаченный, смеющийся Даниэль.

— Они меня звали ночевать в палатке.

— А ты? — спросила Мадлен.

— Сказал, что свою тетку ни на кого не променяю!..

Он развалился на заднем сиденье и затянул студенческую песню, вставляя «пам-пам-пам» в особенно рискованных местах.

— Не обращай внимания, Маду, — сказала Франсуаза, — пусть поет, лишь бы не острил!

Мадлен смеялась: она знала все куплеты, что, конечно, и в голову не приходило ее племяннику. Через несколько лет, когда окончится трудный переходный возраст, Даниэль освободится от этой дурашливости. И все же на месте Кароль и Филиппа она внимательнее следила бы, с кем он водит дружбу. А так, что она могла сделать, живя в другом городе?

Минуты через две истощив свой запас, Даниэль замолчал. Мадлен спросила его о занятиях. Он ответил, что все в порядке, он надеется благополучно спихнуть июньские экзамены, но вот свинство: ходят слухи, что не сегодня-завтра экзамены на степень бакалавра отменят, пока же приходится забивать голову всякой ерундой. Потом Даниэль заговорил об экспедиции на Берег Слоновой Кости, которая должна быть очень интересной, Франсуаза говорила о поездке в Грецию, и Мадлен подумала, с какой радостью и она попутешествовала бы на яхте вместе с детьми. Конечно, можно намекнуть Филиппу, но ей тотчас представилось оскорбительное удивление или даже возмущение, с которым он на нее посмотрит. Нет уж, все что угодно, но не унизительный для нее отказ брата! Она прекрасно проведет лето в Туке, и никто ей не нужен! Машина ковыляла по рытвинам дороги.

— Опусти окно, Маду, давай подышим лесным воздухом! — попросил Даниэль.

Мадлен улыбнулась ему в зеркальце над ветровым стеклом.

Кароль они застали в кухне. Она нарезала сыр мелкими кубиками.

— Вы поспели вовремя! Очисти зубчик чеснока, Франсуаза, и натри сковородку. Не выношу, когда руки пахнут чесноком. А ты, Даниэль, принеси из погреба две бутылки шабли.

— А вишневка? — спросила Франсуаза.

Кароль, смеясь, надавила пальцем кончик ее носа.

— Далась тебе эта вишневка! Прямо навязчивая идея! Не беспокойся, она уже тут!..

Милое движение и смех Кароль пленили Мадлен своей естественной грацией. «Она и впрямь очаровательна, подумала Мадлен. Живая, веселая, красивая». И все же Мадлен не испытывала к невестке полного доверия. Она очень ценила женскую красоту, но считала ее несовместимой с некоторыми душевными качествами. Чем больше она восхищалась тонкими чертами и нежной кожей, тем больше подозрений вызывало в ней то, что скрывалось за этим совершенством. Бог, казалось ей, не может соединить в одном существе внешнюю прелесть и духовные достоинства. Мадлен приехала в семью, когда-то родную, но теперь другая женщина сменила ее у очага, и Мадлен чувствовала себя одновременно и дома и в гостях. Каждая вещь о чем-то напоминала, но ничто не принадлежало ей здесь. Мадлен сама себе казалась репатриантом, понявшим, что за годы изгнания родина изменилась, а он не в силах ни смириться с этими изменениями, ни быть счастливым в другом месте. Чтобы отогнать грустные мысли, она сказала:

— Ну, а я буду нарезать хлеб!

Наконец все было готово, стали звать Жан-Марка, и, когда он спустился, фондю дымилось на спиртовке. Кароль подала знак, и штурм начался.

Даниэль первым подцепил на длинную вилку кубик подсушенного хлеба, окунул его в булькающую ароматную массу, несколько раз повернул, вытащил вилку, разрывая упругие нити расплавленного сыра, и тотчас испустил вопль:

— Ух как обжигает!

— Так тебе и надо! — сказала Мадлен. — Нечего было торопиться.

— Когда фондю на столе, тут не до благородных манер!

— Ну тебе, положим, всегда не до них!

У Мадлен тотчас мелькнула мысль, что ее поучения должны показаться Даниэлю слишком старомодными. Однако Даниэль был толстокож и к тому же добродушен. Остальные оказались осторожнее и дули на каждый кусочек, прежде чем отправить его в рот. Все единогласно сошлись на том, что фондю удалось на славу.