Читать книгу "Повелитель разбитых сердец - Елена Арсеньева"

Последние новости таковы: Давид по-прежнему в чести уБонапарта и написал его переходящим через Альпы. Портрет писан не с натуры:Бонапарт-де заявил, что Александр Великий не позировал перед Апеллесом [31], апотому предложил Давиду изобразить его не таким, каков он есть, а каким долженбыть – с печатью гения на челе.

Наверное, эта весть должна была повергнуть меня в такую жебездну печали, как и другие известия о достижениях и успехах врага нашей семьи.Однако нынешний день исполнил меня веры в торжество справедливости!

Сегодня из Парижа приехала Луиза-Сюзанна. Домой вернуласьдочь моего брата Луи-Мишеля – дитя, которое обречено нести, словно позорноеклеймо, вечную память о преступлении своего отца.

Как и все мы.

Я не видела ее больше семи лет. Луиза-Сюзанна еще не успеларассказать, как ей удалось выжить после уничтожения Республики. Судя по еевиду, это были мучительные времена. Боже мой, ей только четырнадцать, однакомне кажется, что я вижу перед собой такую же старую деву, как я сама, – многопережившую, много перестрадавшую.

Что ты сделал со своей дочерью, Луи-Мишель, что ты сделал совсеми нами!..

Но я все время отвлекаюсь от главного.

Луиза-Сюзанна приехала почти с пустыми руками. Вещей у нееникаких, только то убогое тряпье, что надето на ней, да в руках некий странныйи очень тяжелый сверток, обернутый грязной холстиной. Он более всего напоминалтолстую и длинную трубу.

– Что это, дитя мое? – спросила я, когда утихла перваярадость нашей встречи.

Луиза-Сюзанна ничего не сказала, только кивнула на слугу,стоявшего у двери. Я поняла, что она не хочет говорить при нем, и удалила его.

Тогда моя племянница взяла со стола нож.

– Это память о Конвенте, – сказала она со странной,непостижимой улыбкой. – Мне удалось получить ее от одного человека, которыйвсегда жалел меня. Однако мне пришлось продать все, что у меня было, все, чтооставалось от матери, чтобы заплатить ему за его рискованную услугу, поэтому яи пришла в свой родной дом как нищенка, как оборванка. Но эта вещь стоила того!Она была дорога Республике, но теперь больше не нужна ей – ведь Республикибольше нет. И теперь это принадлежит мне! Откройте, дядюшка, – предложила онаМаксимилиану, протягивая нож ему.

Мой брат, который ненамного старше своей племянницы,недоумевая, принялся взрезать веревки, стягивающие сверток. Наконец они упали.Максимилиан стащил грязные тряпки, и обнажился холст.

– Разверните! – приказала Луиза-Сюзанна, в голосе которойзвучало торжество истинной эринии [32].

Мы повиновались. От полотна пахло краской, маслом, сыростью.Мелькали какие-то кровавые пятна, но я не могла понять, вижу их наяву – или этокровь застилает мне глаза. Наконец я взглянула на развернутое полотно – и почтилишилась сознания, потому что передо мной лежала картина Давида «Смерть…».

На этом записи, сделанные рукой Шарлотты Лепелетье де Фор деСен-Фаржо, заканчиваются .

20 июля 200… года, Париж. Валентина Макарова

Немая сцена из «Ревизора» отдыхает…

Ах, какой пассаж, какой реприманд неожиданный! Вот ужвоистину! Стало быть, божественная Лора made in Russia?

И никакая она не Лора. Типичная крыска-Лариска!

Нет, правильно поется в песне: краше девушки нашей не найтиникогда. И красноречивей – тоже. Это уже не из песни – это из жизни…

Хоть выругалась Лора по-русски, однако все все понимают безпереводчика. Толстуха хватает разъяренную красотку за руку, поворачивает к себеи отвешивает ей такую пощечину, что девушке с трудом удается удержаться наногах – она машет руками, приседает, а черты ее все еще искажены жутким гневом,и ни капли красоты нет ни в этом изуродованном лице, ни в нелепой позе. Онаточно упала бы, некрасиво задрав точеные ноги, когда б ее не подхватил тотсамый господин в шляпе.

Подцепив красотку под ручку, он безмятежно улыбаетсятолстухе:

– Поверьте, ничего ужасного не произошло, дорогая мадам Луп.

«Луп! – возмущенно мелькает у меня в голове. – Ничего себе.Это он ей комплимент сделал! Ее фамилия непременно должна быть Крапо! [33]«

– Ах, мсье Ле-Труа! – восклицает вышеназванная. – Вы недолжны были так шутить. Вы до смерти напугали бедную девушку! – И мадам Лупкокетливо грозит ему унизанной кольцами сарделькой, которая у нее исполняетроль указательного пальца.

Рядом со мной Николь тихонько ахает и едва не роняет своюпокупку. Стремительное телодвижение, которое она исполняет, чтобы удержатькоробку, привлекает внимание этого самого Ле-Труа. Он смотрит на Николь, потомна меня, потом снова на Николь – и губы его расплываются в улыбке:

– Мон Дье! Мадемуазель Брюн! Дорогая моя Николь! Не могупередать, как я рад вас видеть!

С этими словами он бесцеремонно, будто мешающую ему мебель,отодвигает со своего пути увесистую мадам Луп и очаровашку Лору, которая всеникак не может натянуть на личико прежнюю маску леди Совершенство, и подходит кнам. Преспокойно вынимает из рук Николь коробку с сапогами, зажимает ее(коробку, ясное дело!) под мышкой, щелкает каблуками, словно заправский гусар,и целует Николь руку. Затем четко, картинно поворачивается ко мне, секунду смотритв мои глаза своими темными насмешливыми глазами, отдает такой же четкий поклони красиво склоняется к моей руке.

Я цепенею, потому что чувствую не просто воздушный, ни кчему не обязывающий чмок. Ле-Труа прихватывает кожу на моей руке губами, а потомлегонько прикусывает. О, не больно, самую чуточку, но этого вполне довольно,чтобы у меня задрожали коленки. Еще один такой поцелуй – и ноги у меняподогнутся, словно у крошки Лоры, только на физиономии будет не бешенство, авыражение самого неописуемого восторга.

Ох, искушение… грех, грех!

Наконец туман в моих глазах, в который я канула при этомочень своеобразно выраженном знаке почтения, слегка расходится, и я вижуустремленные на меня глаза Ле-Труа. В них сквозит легкое удивление. «Да неужелиты так проста?» – словно бы говорят эти темные глаза.