Читать книгу "Министерство справедливости - Лев Гурский"

Кстати о еде. Надо бы позавтракать, пора. По счастью, во всем этом непальском бардаке есть кое-что незыблемое — холодильник. Вадим Сильвестрович допрыгивает на одной ноге до кухни, открывает дверцу и обнаруживает только бутылку пива и просроченный йогурт. Уууу! Каццо кольоне батоно бастардо! Из-за всех этих вчерашних приключений он напрочь забыл, что доел последний кусок пиццы и не успел заказать новую!

Кряхтя, держась за стену и недобрым словом поминая мадонну, Филомелли переползает из кухни в кабинет и медленно стучит пальцем одной руки по клавишам компьютера. Сайт итальянского ресторана на вкладке мигает, зависает и, сколько ни бейся, упорно не открывается. Правда, после перезагрузки системы и трех испытанных ругательств он все же начинает работать и принимает заказ. Остается ждать, от двадцати пяти минут до часа.

Единственное достижение вчерашнего вечера — спутниковая «тарелка» вновь работает.

Кенарев еле-еле усаживается в кресло и, как вчера, включает один из российских каналов.

Новости с родины не в состоянии исцелить его переломов, зато прекрасно лечат от всякой ностальгии. Где гордость, спрашивается? Где самоуважение сверхдержавы от Перми до Тавриды — страны, из-за которой тряслись поджилки у мира? При Дорогине даже его лысина являлась в страшных снах господам с Уолл-стрит. И броня была крепка, и танки быстры, и мультяшные ракеты поражали нарисованные цели хоть в Айовщине, хоть на Канзасщине. А сегодня мы успешно просрали не то что далекие Алеппо и Дамаск, но даже близкие Лугань и Донбасню, а по родной Тавриде вовсю гуляют черные рожи под голубыми касками. Раньше если во власть и допускали дам, то это был бабец суровой выделки не младше шестидесяти: с Комитетом советских женщин в трудовой книжке, пергидрольным шиньоном на башке и памятью о комсомоле в каждой сиське. А сегодня девчонка, которую и президентом-то назвать неловко, в самом-рассамом Георгиевском зале Кремля устраивает посиделки с такими же девчонками из Литвы или Финляндии…

Тьфу! Символически, то есть без слюны, плюнув в плоский экран дорогого телевизора, хозяин дома слышит, наконец, громкое звяканье от ворот: пицца изволили прибыть. Кое-как он натягивает шелковый халат с драконами, берет костыль и, бормоча по-русски: «Да слышу, слышу!», тащится по направлению к воротам. Ох, тяжела ты, судьба инвалида!

Сегодняшний разносчик пиццы Кенареву не нравится: гость немолод, у него черная густая борода, как у злых отчимов из болливудских мылодрам, и он как-то слишком пристально на него смотрит, словно намекает на повышенные чаевые. Ну, допустим, служба доставки справилась в этот раз быстрее, чем в прошлый, но это вовсе не означает, будто господин Филомелли что-то должен ресторану сверх положенного тарифа. Чаевые — дело добровольное, а у него сегодня нет желания и настроения проявлять добрую волю.

— Ма хаатар маа цу. Малаи санчо цайна, — цедит он доставщику и протягивает ему ровно столько же купюр, что и всегда, и ни рупией больше. По-непальски это примерно значит: «Я тороплюсь, мне нездоровится. Давай уже проваливай отсюда, бородатое отродье».

— Рамро, сахиб, — смиренно отвечает гость, что означает: «Как скажете, о белый и пушистый господин». Вроде респект соблюден, но Филомелли чувствует, что в бороде прячется некий подвох. Может, они уменьшили диаметр пиццы, а деньги дерут прежние?

На всякий случай он, вернувшись в дом, измеряет одну из пицц рулеткой. Нет, по размеру вроде бы такая же. А вдруг не доложили артишоков или уменьшили процент пепперони? Кенарев хватает один кусок и начинает внимательно жевать. Хм. Как будто всё в норме.

Пока хозяин дома дегустирует пиццу, он слеп и глух, но после второго куска, когда первый голод утолен, зрение и слух возвращаются к едоку. И что же он видит? На экране опять творится какая-то чертовня: вчерашние полосы не бегут, зато вместо картинки летают туда-сюда красные всполохи. Голос диктора слышен, но гром и вой ветра за стенами дома звучат сильнее. Значит, опять конвертер на крыше, злится Кенарев. Наверняка вылетел другой кабель, и всё потому, что лето в Катманду — та еще дрянь. Благородный Рим такого себе не позволял. Пока Филомелли у ворот забирал заказ, погода держалась приличий, но за последние минуты, кажется, вовсю распоясалась. Сезон муссонов в Непале — это дикие барабаны в небе, дождевые капли размером в голубиное яйцо и ветер, летящий со скоростью курьерского поезда. Эх, была бы вчера такая буря! Он бы тогда ни за что не полез на крышу и остался бы цел. Зато теперь, мстительно думает хозяин дома, я все-таки позову мастера — пусть взбирается на крышу сам, и да поможет ему их слонобог Ганеша…

Хозяин дома выключает телевизор, берет с полки первую попавшуюся книгу, оборачивает себя одеялом в три слоя, как пледом, возвращается в кресло и пробует читать. В России — бардак, в Непале — муссоны, а он, Вадим Кенарев, у себя дома в тепле, уюте и с пиццей сейчас насладится любимой историей про одинокого моряка на далеком острове…

Проходит минуты три, и Кенарев с досадой захлопывает книгу. Ему не читается. Когда каждый удар грома за стенами отзывается болью в его руке и ноге, требуется анестезия посильнее. Дохромав до стенного сейфа, он набирает заветную комбинацию из трех счастливых семерок и достает диск. Тут записано лучшее: все выпуски его еженедельной программы «По дороге с Дорогиным». За нее Вася Бобромыслов, шеф его телеканала, башлял самыми крупными купюрами из особого конверта, а Котя Розенкранц, главный босс канала-конкурента, вроде бы с юмором — а на деле с завистью — сравнивал Вадима Сильвестровича за крутизну с киношным Рокки и называл Сильвестром Сталлоновичем.

Кенарев отключает бесполезную антенну, подсоединяет диск и выводит на экран ровные строчки меню. Какой бы выпуск пересмотреть? А-а, неважно. Выбрав наугад, он нажимает на play и здоровой ногой подталкивает кресло поближе к телевизору. Тем временем с экрана уже раздаются звуки военного марша из фильма «Мост через реку Квай».

Тьма редеет, и к зрителю выплывает огромное кресло, обитое черной кожей. В кресле — он, Кенарев, в глухом френче цвета маренго и с трубкой в руке. Музыка затихает. «Павел… Павлович… Дорогин… — медленно, с расстановкой произносит ведущий. — Президент… Российской… Федерации. Минувшая неделя была для него… — Кенарев неторопливо затягивается и веско завершает фразу: — …непростой. Но он, как всегда, справился…»

Дальше идет быстрая нарезка хроники, теперь уже под звуки нашей «Страны героев»: взлетают ввысь истребители, огненные трассеры прочерчивают небо, ночь озаряется вспышками взрывов, Дорогин слушает аплодисменты на трибуне ООН, Дорогин позирует в обнимку с президентом США, бомбардировщики летят на закат, реет трехцветный флаг на фоне гордого профиля ракетоносца «Пересвет» (с другой стороны, где пробоина, полученная на нашей же верфи, корабль показывать нельзя). И снова Дорогин — режет алую ленту, открывая детсад, в кадре радостные детские лица (на трех блондинов один брюнет), бьют в ладоши счастливые мамаши в полувоенной форме, фейерверк салютов.

Хроника завершается. Зритель вновь видит лицо Вадима Сильвестровича во весь экран: тонкие губы артиста, нос аристократа, прищур полководца, лоб мыслителя — и как в нем одном столько всего? «Я благодарен Павлу Павловичу Дорогину, — чеканит Кенарев, — что мы с вами живем в эпоху, которую уже сейчас можно смело назвать его именем, и…»