Читать книгу "Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем - Вячеслав Никонов"

«Выход из заколдованного круга мог быть найден только в определенной экономической политике, которой не было у Временного правительства, загипнотизированного концепцией рисовавшегося в отдалении вершителя судеб — Учредительного собрания»[3247], — справедливо констатировал Мельгунов. Рябушинский от лица предпринимателей заявлял, что «в настоящее время Россией управляет какая-то несбыточная мечта, невежество и демагогия».

Внешнеполитический контекст революции определялся продолжавшейся Первой мировой войной. К 1917 году все ведущие воевавшие страны были уже максимально истощены — экономически, демографически, — причем Россия в наименьшей степени. Антанта, безусловно, стояла на победу, тем более что на ее стороне в войну вступала первая экономика мира — Соединенные Штаты.

Февральская революция обрадовала всех. Союзники были счастливы избавиться от Николая II, которого вслед за российской оппозицией считали реакционером и сторонником сепаратного мира с Германией. Противники были счастливы избавиться от самого страшного врага — российского императора.

Западные союзники хотели от России, в первую очередь, активного продолжения военных действий против Германии. «Мои постоянные усилия сводятся к тому, чтобы удержать Россию в войне, поскольку ее выход перебросит основное бремя нанесения поражения Германии на нашу страну»[3248], — объяснял смысл своей (и других западных посольств) дипломатической деятельности американский посол Фрэнсис. Западные правительства видели в России необъятный резервуар людской пушечной массы, рассматривая россиян как людей, в лучшем случае, второго сорта. От Временного правительства требовали мер по дисциплинированию армии для перехода в наступление, что предполагало полное неприятие проводимых им мер по «демократизации» вооруженных сил.

Союзники были настроены добить Германию и ее союзников, получить территориальные приращения в Европе, на Ближнем Востоке и в Африке, значительные репарации. Поэтому идеи российской «демократии» о «мире без аннексий и контрибуций» шли категорически вразрез с устремлениями западных столиц. Как не могли они допустить даже мысли о возможности одностороннего или совместного с союзниками выхода России из войны, к чему все сильнее стремилось российское общество.

От нашей страны также ожидали следования западной модели развития, усиленной пропаганды либеральных ценностей, что предполагало избавление от социалистов и Советов (их западные правительства и посольства старались не замечать как не существующие), а также физическое уничтожение большевиков или хотя бы их руководителей. Поэтому разочарование во Временном правительстве со стороны Запада оказалось более сильным, чем со стороны Центральных держав. Это выразилось в сокращении военной помощи и поставок, в ставке на «сильную руку» Корнилова, а затем и в растущем равнодушии к судьбе Керенского его правительства. Не случайно Керенский считал союзников неблагодарными: «В целом за все время существования Временного правительства, которое непрестанно критиковали союзники, они так и не сумели понять, что ослабленная после крушения монархии Россия полностью возместила им всякий ущерб, благодаря воздействию русской революции на внутреннюю ситуацию в Германии, Австрии, Болгарии и Турции»[3249].

Западные страны, навязывая России свои модели развития, а российская власть — стремясь слепо им следовать, внесли свой вклад в успех большевиков. И многие понимали это уже тогда. В донесении в Государственный департамент 20 октября 1917 года американский консул в Москве Саммерс объяснял, почему демократический эксперимент в России закончился провалом. Американцы, уверенные в превосходстве собственной модели, склонны «видеть события так, как нам хотелось бы их видеть, и верить, что они могут произойти и развиваться только так, как мы того пожелаем… Нам нравится республиканская идея, и мы посчитали, что это как раз то, что нужно для России. Нам не следовало бы навязывать народу того, что ему не нужно, или того, что он не хотел… Этот эксперимент почти развалил державу, фактически привел к проигрышу ими войны, вызвал анархию в стране, увеличил пропасть между социально-политическим партиями до почти непроходимых размеров и подготовил почву для скорой реакции»[3250].

Для Центральных держав, из последних сил выдерживавших тяготы войны, революция в России была даром небес: самый их сильный противник выходил из строя. Берлин, боясь вспугнуть удачу, прекратил военные действия на Восточном фронте, подталкивая дальнейшее разложение России призывами к миру, братаниям, поддержкой пацифистским силам, включая большевиков, пропагандой, возвращением в Россию радикальных революционеров, стимулированием национальных движений, прежде всего, на Украине и в Закавказье. Ограниченные военные удары Германии имели скорее психологический характер, ставя целью спровоцировать внутриполитические осложнения для российской власти, вызвать панику населения и усилить стремление армии к миру.

Брюс Локкарт справедливо замечал, что «революция была революцией ради земли, хлеба и мира, — но прежде всего ради мира. Был только один путь спасения России от большевизма — это заключить мир. Керенский провалился потому, что не захотел мира. И Ленин достиг власти только тем, что обещал прекратить войну»[3251].

Правительство пало во многом из-за своей идейной бесплодности. «В чем была его программа? — задавал вопрос Бубликов. — Она формулировалась в коротких словах: «Довести страну до Учредительного собрания, продолжая войну». Что это? Разве этим можно предлагать народу отсрочку решения всех волнующих его вопросов до неведомого будущего, когда он всем существом своим требует от своей власти: Действия. Немедленного действия. Немедленного устроения всех нужд, выполнения всех его многолетних мечтаний, выставления перед Россией таких задач, от которых гордостью забилось бы ее сердце, загорелись бы глаза и радостно было бы каждому всего себя за нее отдать»[3252].

Троцкий выносил правительству безжалостный приговор: «Об этом правительстве можно вообще сказать, что до самых дней Октября оно в трудные минуты переживало кризисы, а в промежутках между кризисам… Существовало. Непрерывно «обсуждая свое положение», оно так и не нашло время заняться делами»[3253]. Правительственные кризисы следовали один за другим. «Два месяца — вот почти точно тот срок, на который вновь организовавшемуся правительству удавалось удержать над страной власть, становившуюся все более и более номинальной и фиктивной»[3254], — отмечал Милюков. В начале мая он подаст в отставку вместе с Гучковым, оказавшимся бессильным изменить «условия, угрожающие роковыми последствиями для свободы, безопасности, самого существования России».