Читать книгу "Сигналы - Мэттью Булл"

— Погодите, — прервал ее помалкивавший до тех пор Семенов. — Успеется о санях. Давайте все-таки утвердим: если мы останавливаемся на седьмом, приходится перестраивать весь график, и людей надо хотя бы предупредить…

Кузнецова явно хотела возразить, но в голосе гендиректора была та самая сталь, которая заставляла прислушаться и министров.

— Вопрос о шестом цехе, — продолжал Семенов, — я бы сказал, все же тактический. А стратегический — это именно вопрос о графике, потому что либо мы мобилизуемся, либо верим Владимиру Михайловичу, за которым все-таки тридцатилетний опыт, и много раз, напомню, его предостережения были крайне полезны. Крайне. Не скрою, мне самому хотелось бы дать, так сказать, новый стимул, и финансы нам как раз сейчас позволяют. Но риск есть, я от него не прячусь, и давайте спросим себя: можем мы, так сказать, в лучших традициях… или следует нам действовать применительно к стране, к той эпидемии безделья, которая коснулась уже всех. Если из дому не выходить, оно, конечно, безопасно, не простудишься, под трамвай не попадешь… но…

— Если мы сначала решаем по графику, то я за то, чтобы рискнуть, — сказала Кузнецова. — Город поддержит, я думаю.

Она посмотрела на человека из Екатеринбурга и, не удержавшись, опять на Тихонова.

— Ну что же, — после минутной паузы, когда все смотрели в стол, подытожил Семенов. — Предлагаю решить так. Если проходит предложение Грохотова и мы изо всех сил успеваем к седьмому, и все получается на уровне — я главному инженеру выписываю утешительный приз в размере пятидесяти процентов, и пусть он нас простит за недоверие. А если будет как в позапрошлом, я штрафую всех присутствующих на те же пятьдесят и Грохотова перевожу в технологи. Соглашаемся?

Все зашевелились, Кузнецова хихикнула.

— За что всех-то? — пробасил широколобый толстяк.

— Коллективную ответственность никто не отменял, — развел руками Семенов. — Payer les pots cassés, простите мой французский.

— Ну и прекрасно, — сказал человек из Екатеринбурга. Видно было, что он не разделял общего энтузиазма, да и сам этот энтузиазм нисколько его не убеждал. Ему больше всех было плевать на ноябрьские планы и тем более на санки шестого цеха, и он смотрел на всю эту дискуссию, как взрослый на детские игры. — Город поддержит, я докладываю в Москву, и помогай бог, как говорится.

— Всем спасибо, товарищи, а я попробую объяснить гостю, чем мы только что занимались, — Семенов широким жестом отпустил всех, и кабинет опустел.

— Чайку, — сказал он в селектор.

Секретарша внесла две чашки и тарелку фисташек.

— Что же, — вздохнул Семенов. — Я к вашим услугам.

Это прозвучало издевательски, поскольку в этом кабинете Тихонов чувствовал себя последним из последних, да и задача, которую он призван был выполнить, являлась по существу лакейской. Он решил вести себя нагло.

— Видите ли, — сказал он вежливо, почти ласково. — Мне было бы легче о вас писать, если бы я знал, что производит ваш завод.

— Это совершенно необязательно, — ответил Семенов без предполагаемой паузы: Тихонов ждал, что он хоть задумается, поколеблется, а там, как знать, и раскроется. — Вы наверняка знаете — вам сколько лет-то? Двадцать шесть, двадцать семь? К этому возрасту вы наверняка уже знаете, что всякий завод производит сам себя.

Тихонов не понял и переспросил.

— Да очень просто, — Семенов был странно добродушен и, кажется, рад потрепаться. — Этот завод производит людей, которые на нем работают, институт, который при нем что-то выдумывает, школу, которая в свою очередь производит Семушкина, и весь вообще город, который вокруг всего этого нарастает. А больше никакой завод ничего не может произвести. Вы думаете, что пчелы существуют для меда, а мед, в сущности, побочный продукт их деятельности. И они крайне бы удивились, узнав, что человек их разводит только для этого.

— Понимаю, — сказал Тихонов. — Уводите от вопроса. Я так и ждал.

— Да погодите вы! — с досадой сказал Семенов. — Вы думаете, что если я вам назову изделие номер шестнадцать каким-нибудь именем, вас это приблизит к его пониманию? Ну хорошо, пожалуйста, глюкатор трехосный. Тримальхион. Беспилотный разведчик «К-317». Вам все ясно? Ни один завод, ни один человек не производит продукцию как таковую. Вся промышленность в конечном итоге производит говно и глину. Часть немедленно превращается в говно, а часть впоследствии — в глину. Все это неважно. Но производятся при этом всякие типы, а это уже важно! Сельское хозяйство производит ужасного типа, простите, если у вас кто-то в нем занят. Это угрюмый тип, собственнический тип, он занят работой трудной и грязной, и всех поэтому считает хуже себя. Может быть, это так не везде, только в России, но я других не встречал. Журналистика, которой вы, видимо, занимаетесь, производит тип очень интересный, талантливый, энергичный, вечно собой недовольный. Там, кстати, не задерживаются, потому что в конце этот тип производит страшный кризис, переоценку: он видит, как все ненадолго, и убегает во что-то более прочное. Интересных людей производит война — но везде, кроме войны, они заурядны, а вечно воевать не будешь. Короче говоря, из всех, кого я видел, самые интересные люди производятся в закрытых городах, на заводах, вокруг которых крутится вся жизнь. Это институт, занятый самой чистой наукой, потому что она ни на что не отвлекается, и государство ее кормит, и деться ей некуда — приходится мыслить. Она мыслит, кстати, во всех направлениях — в социальном тоже. Как в Новосибирске. Я много там бывал, если вам это интересно. Потом — школы для молодых гениев, потом — магазины для них же, и рабочие, которые уверены, что спасают страну. Они не всегда понимают, чем занимаются, но бесконечно совершенствуют это занятие. Я бы сказал, что они работают, как поэты. Да вы не записывайте, просто слушайте. Поэт ведь чем занят? Не зря Колмогоров этим занимался подробно, хотя его интересы лежали в совершенно других сферах. Поэт — тот же сборщик, который не понимает толком, что собирает. Он собирает изделие номер шестнадцать, из которого потом неизвестно что получится. Нам не дано предугадать и так далее. И о деталях он имеет очень слабое представление, потому что не знает, откуда взялись слова и что они значат в действительности. Но его интересует, как эти непонятные для него детали лучше всего пригнать друг к другу — занятие, между нами, совершенно бессмысленное. Но в нем достижимо совершенство, и вот эти люди, не извлекающие из своего дела никакой практической пользы, ищут это совершенство — и это их улучшает, они хороший материал, из них могло бы получиться прекрасное общество. Если допустить, что в одиннадцатом цехе вообще ничего не происходит, вы сразу все поймете. Предположите просто, что все эти колесики, которые в разных комбинациях собирают в остальных цехах, здесь разбираются заново и возвращаются назад, и потом их собирают по новым чертежам, которые готовит институт. Вот и все, хотя на самом деле все гораздо сложнее, мы отгружаем продукцию, обмениваемся ею с тремя другими номерными заводами, получаем от них новые составляющие и так дальше, так дальше. Но схему я вам изложил, и в ней нет никакой секретности.