Читать книгу "Дьявол в Белом городе. История серийного маньяка Холмса - Эрик Ларсон"

И вот что еще вспоминал Луис Салливан: «Вскоре стало заметно, что он все больше и больше преклоняется перед архитекторами с востока, потому что они одним своим присутствием буквально рассеяли дремучее невежество и предрассудки своих западных собратьев».

Заметил это и Хант. «Черт возьми, – прохрипел он, – мы что, приехали сюда в качестве миссионеров? Может, начнем наконец работать?»

Слабую надежду на то, что соглашение может быть достигнуто, почувствовали все, кто был в комнате. Адлер весело смотрел на коллег; Салливан едва заметно ухмылялся. Олмстед с невозмутимым видом наблюдал, как будто прислушивался к постоянно донимавшему его громкому шуму в ушах. На лице Ханта застыла немыслимая гримаса: поездка из Нью-Йорка и экскурсия в Джексон-парк обострили его подагру.

Вмешательство Ханта встревожило Бернэма. Оно снова болезненно напомнило ему о пренебрежительном отношении архитекторов с востока, о том, что его отвергли в Гарварде и Йеле; однако сказанное Хантом и явное согласие с ним всех присутствующих заставили Бернэма сосредоточить внимание на обсуждаемом вопросе. Вот как это виделось Салливану: «Бернэм вышел из состояния сомнамбулической прострации и вернулся в реальность. Он обладал достаточным чутьем и понял, что «дядюшка Дик» – так звали Ханта – оказал ему необходимую услугу».

Бернэм объявил собравшимся, что с этой минуты они являются Советом архитекторов выставки, и предложил им выбрать председателя. Председателем был избран Хант. «Таким образом, естественное доминирующее положение этого мастера вновь безоговорочно подтвердилось, – писал Ван Брант, – а мы в очередной раз стали его желанными и счастливыми учениками».

Секретарем выбрали Салливана, который самым решительным образом не относил себя к числу счастливых учеников Ханта. Для него Хант был воинствующим янычаром сгинувшей во времени цивилизации. Да и Бернэм тоже. Они оба символизировали для него то, что стояло на пути его собственного нарождающегося представления о том, как функциональное назначение здания должно находить свое отображение в его конструкции – а это значит, что не форма должна соответствовать функциональному назначению постройки, а «функциональное назначение создает или компонует соответствующую себе форму».

Хант был для Салливана чем-то вроде ископаемой древности, а вот Бернэм представлялся ему куда более опасным. Он, по мнению Салливана, обладал способностью всецело посвящать себя избранному делу, что было свойственно и ему самому. Салливан пришел к заключению, что чикагскую архитектуру главным образом представляют две фирмы: «Бернэм энд Рут» и «Адлер энд Салливан». «В каждой фирме был человек с твердой и неизменной жизненной целью, ради достижения которой был готов приложить все силы или поступиться всем», – писал Салливан. Дэниел Бернэм был одержим идеей властвовать подобно феодалу. Луис Салливан в такой же степени был одержим благодетельной идеей демократической власти. Салливан обожал и Рута, и Адлера, но считал, что им отведены роли второго плана. «Джон Рут был настолько терпимым и снисходительным, что, по мнению многих, он никогда не сможет воспользоваться имеющейся у него властью; Адлер был по самой своей сути технарем, инженером, добросовестным администратором… Вне всякого сомнения, Адлеру не хватало воображения и фантазии, что в определенной степени было присуще и Джону Руту – можно сказать, что они оба были обделены воображением мечтателя. А в воображении мечтателя как раз и заключались и сила Бернэма, и страстность Луиса».

Вскоре после полудня Бернэм вышел из комнаты, чтобы поговорить по телефону с Дорой Рут. Она сказала ему, что муж проснулся с сильной простудой и не сможет присутствовать на встрече. Через несколько часов она позвонила снова: был врач и поставил диагноз – пневмония.

Настроение у Рута было хорошее. Он шутил и рассказывал смешные истории. «Мне всю жизнь не удавалось избежать болезней – ради того, чтобы сейчас все кончилось благополучно, – сказал он Гарриет Монро. – Я знаю, что, когда и вправду придет мой час, это будет сплошной ужас».

* * *

Архитекторы продолжали встречу, но уже без Бернэма, который остался у постели своего партнера. Он лишь иногда возвращался в библиотеку для разрешения какого-либо вопроса или навещал Ханта, которого так сильно мучила подагра, что он не выходил из своего номера в «Веллингтон отеле». Рут шутил с сиделками. На своем регулярном совещании – они еженедельно проводились по средам – Комитет по землеотводу и строительству принял резолюцию с пожеланием скорейшего выздоровления Руту. В тот день Бернэм писал одному из чикагских архитекторов по имени У. У. Бойнтон: «Мистер Рут очень плох, и нет никакой уверенности в его выздоровлении, но шанс у него все-таки еще есть».

В четверг у Рута, казалось, наступило улучшение. Бернэм снова писал Бойнтону: «Сегодня утром я могу вас немного обрадовать. Ночь он провел хорошо, и сейчас ему полегчало. Хотя опасность еще не миновала, мы продолжаем надеяться».

* * *

Энтузиазм среди архитекторов нарастал. Пока Хант безвылазно находился в номере отеля, вместо него председательствовал Пост. Он и Ван Брант циркулировали между библиотекой, где происходило совещание, и отелем, в котором находился Хант. Архитекторы одобрили с некоторыми поправками первоначальный план, выполненный на коричневом листе бумаги Бернэмом, Олмстедом и Рутом. Они решили, насколько высокими должны быть главные здания и как их следует разместить на Главной площади. Было решено, что все здания будут оформлены в едином архитектурном стиле – близком к классицизму, а значит, будут иметь колонны и фронтоны [105], вызывающие в памяти славные дела Древнего Рима. Такой выбор прозвучал как анафема для Салливана, питавшего отвращение к неоригинальной архитектуре, но во время совещания он не высказал никаких возражений. Архитекторы также приняли решение, которое впоследствии будет признано самым важным решением для выставки: они установили одинаковую высоту – шестьдесят футов – для карнизов всех строений Главной площади. Карниз должен быть выполнен в форме горизонтального декоративного выступа. Стены, крыши, купола и арки могут быть намного выше, но за счет установления единой высоты и формы карниза архитекторы гарантировали гармонию наиболее внушительных и впечатляющих построек выставки.

Около четырех часов дня в четверг Кодмэн и Бернэм направились к Руту. Кодмэн остался в экипаже, а Бернэм вошел в дом.

* * *

Когда Бернэм вошел в комнату Рута, тот почти задыхался. Почти весь день Рут бредил, и его бред был каким-то странным; в его воспаленном сознании снова возникали картины, которые мучили его и прежде: ему грезилось, будто он летит по воздуху. Увидев Бернэма, он спросил: «Ты ведь не уйдешь от меня снова, верно?»

Бернэм заверил его, что не уйдет, однако ушел, чтобы поговорить с женой Рута, находившейся в соседней комнате. Бернэм разговаривал с ней, и вдруг в комнату вошла родственница Доры. Она объявила, что Рут скончался. В последние моменты жизни, сказала она, пальцы его рук, лежащие на одеяле, шевелились, как будто он играл на рояле. «Ты слышишь? – шепотом спросил он. – Ну разве это не прекрасно? Именно это я и называю музыкой».