Читать книгу "Убить двух птиц и отрубиться - Кинки Фридман"

— Уолтер! Уолтер! Уолтер! — повторяла между тем Сильвия, словно твердя какую-то унылую мантру. — Послушай! Я вовсе не нападаю на тебя. Я — на твоей стороне. Все, что я говорю, покажется тебе цветочками по сравнению с тем, что наговорят тебе критики. Но поступай как знаешь. Ты — свободный автор, ты можешь писать все, что тебе вздумается.

— Кстати, — сказал я, — вот анекдот. Приходит писатель домой и вдруг видит: его дом сожгли, жену изнасиловали, собаку убили. Он спрашивает соседа — что случилось? — а сосед отвечает: «Да тут твой агент заходил. Изнасиловал жену, отравил собаку, а потом и дом поджег». И теперь писатель разгребает угли на месте своего дома и повторяет, как заведенный: «Так ты говоришь, агент заходил?»

— Очень смешно, — сказала Сильвия с каменным лицом. — Я думаю, на сегодня мы закончили разговор, мистер Сноу.

— Стало быть, звонков с предложениями от тебя не ждать?

— Кстати, о звонках — у меня как раз звонит мобильник. Пока, Уолтер!

Она принялась беседовать со следующим клиентом, а я встал и вышел, пытаясь проглотить комок в горле, как это обычно и бывает с писателями, поговорившими со своими агентами. Но — странно — я все-таки не чувствовал себя совсем обескураженным, выходя из этого здания. Я мог бы повторить слова Оскара Уайльда, сказанные в изгнании. Помните, что он сказал — больной, пьяный, совершенно одинокий под парижским дождем: «Огонь закаляет то, что не может сжечь!» Сильвия Лоуэлл часто ошибалась. Если бы она не была литературным агентом, а трудилась в любом другом месте, работодатели давно бы указали ей на дверь.

До офиса издателя надо было пройти кварталов десять. И пока я шел, моя решимость все укреплялась, а жизненная цель становилась все яснее. Писатель должен писать, иначе он жить не может. Любовь, счастье, довольство, спокойствие — пусть все это исчезнет. Пусть останутся только бесконечные вычеркивания и замены. И еще молитвы богам, обитающим над полуподвальными квартирами, чтобы они ниспослали хорошую строчку, а потом следующую. Это был единственный надежный способ удержать Клайд и Фокса. Это был мой единственный способ общения с миром. Это был единственный способ убедить себя самого, что я жив.

У издателя Стива Сэймита офис был крошечный, весь заваленный книгами и бумагами, а вида из окна не было вовсе — если не считать видавшей виды кирпичной стены. Стив неизменно носил галстук-бабочку и старомодный профессорский пиджак, а физиономия у него всегда излучала сияние. Я всегда говорил, что Стив — это крайний случай языческого оптимизма. Все хорошие издатели — язычники, так же, как все хорошие агенты — евреи. Если у вас вдруг окажется агент-язычник и издатель-еврей, то я вам сочувствую. Еще у Стива были три кошки, о которых он очень любил поговорить со всеми, кто соглашался подставить свои уши. В отличие от Сильвии, Стив, конечно, представлял в моем деле группу поддержки. И разговор с ним пошел совсем другой.

— Здорово, старина! — приветствовал он меня. — Ты прислал потрясную штуку! Давненько про тебя не было слышно, здорово, что ты вернулся! Добро пожаловать в старую колею!

— А я и не сходил с колеи, — ответил я. — Я все это время на ней стоял, пока меня не переехал поезд.

Но Стив меня не слушал.

— Отличную штуку ты прислал! Когда будет окончание?

— Примерно лет через десять.

— Отлично. Будем ждать. На этот раз ты нашел настоящих героев. Живых, просто живчиков! У тебя потрясающая фантазия, Уолтер!

— Спасибо, Стив.

— И ты знаешь, мы попробуем провернуть рекламу этого дела на Си-би-эс. Попросим Дэвида Леттермана пригласить тебя в свое шоу, как только выйдет книга. Я думаю, ты понравишься Дэйву.

— Послушай меня, Стив: я скорее проглочу собственную блевоту, чем соглашусь выступить в этом шоу.

— Молодец! Вот это высота духа! А как книга называется, напомни-ка мне?

— «Великий армянский роман».

— Потрясное заглавие! Книжки будут просто прыгать с полок!

— Прыгать они будут, но только для того, чтобы надавать читателям пинков под задницу.

— И это тоже, — засмеялся Стив. — И это тоже!

Стив был оптимистом до такой степени, что у меня иногда возникало чувство, что он рано или поздно покончит с собой. Хотя кто его знает… Он был фанатично предан своему делу, а дело его было — продавать книги. Стиву было наплевать, что он продает: будь это посмертный сборник стихов поэта, умершего под забором, или же написанная каким-нибудь скользким призраком биография Шер. Он с радостью напечатает самое отстойное мэйнстримовское дерьмо — лишь бы оно продавалось. А если не будет продаваться, то авось Дэвид Леттерман поможет.

Стив сердечно пожал мне руку и принялся расправлять бабочку перед зеркалом, готовясь идти домой к своим кошкам. У меня кошек не было. Не было даже бабочки. Все, что у меня было, — это наполовину написанная книга, которую мой агент считал никуда не годной и про которую мой издатель сказал, что она будет нарасхват. Ну что ж, — думал я, выходя на улицу, — может быть, они оба окажутся правы.

Тем же вечером, вернувшись домой, я припомнил в деталях обе встречи. Всякий раз, когда я уходил от Стива, я терял какие-нибудь иллюзии. Автору вовсе не нужен издатель, который хвалит книгу, если он хвалит ее не по делу. И совершенно ни к чему агент, который сбрасывает вас со счетов только потому, что вы не сумели погубить столько деревьев, сколько Том Клэнси. Зачем нужна агентша, если ее хочется придушить после каждой встречи? Думая об этом, приходишь к выводу: единственные друзья автора — это он сам и его слова. У большинства писателей жизнь не очень яркая, они не смогли бы быть такими, как Клайд и Фокс, даже если бы попытались. Они обычно не умеют жить. Но я думал не о других, а о себе. Все, что мне оставалось — это писать. А если личная жизнь автора, какой бы жалкой она ни была, исчезает вовсе, то это обязательно скажется на книге.

XXII

Той же ночью я принялся строчить. Стиву нужно побольше страниц? — Я ему накатаю. Сильвии не хватает в моем романе действия? — Я ей дам действие. Но прежде, чем дать действие, надо было разобраться с героями. Теперь я чувствовал себя полным хозяином по отношению к Фоксу и Клайд. Мог закончить роман, не дожидаясь реальных событий, пользуясь только своей фантазией. Все равно читатели решат, что это вымысел — так зачем мне быть летописцем их дурацких шуточек? Они — персонажи, и должны знать свое место. А я — автор, и могу заставить их делать и говорить все, что захочу. Наверное, Клайд была права. Наверное, я действительно разрушаю их жизни. И что у меня за работа! — думал я с кривой улыбкой. Я должен разрушать чужие жизни, чтобы создать жизнеподобных персонажей. Но это надо было сделать. И, кроме того, я скучал по ним. Почти тосковал, понимая, что возможно, мы больше никогда не увидимся.

Я решил начать с Фокса. У меня в ушах буквально звучал его голос, я слышал фразы, которые он произносил во время наших разговоров.

Пусть он будет пациентом психушки. Я напишу его внутренний монолог. Я чувствовал себя почти что Фолкнером, отпускающим свой рассказ на волю ветра. Или нет, я чувствовал себя скорее как Макмёртри, который написал двести скучнейших страниц, прежде чем работа у него пошла по-настоящему. Или нет, — отшельником Сэлинджером, который забирался в головы реальных людей, а потом выкидывал их из своей жизни и приколачивал их сердца и души к листу бумаги миллионами ударов по клавишам. Я чувствовал себя Фоксом со всеми его фокусами, и я не испытывал к нему никаких чувств. Я распрощался с Фоксом, написав монолог в технике потока нервозности. Этот монолог он произносил в психушке.