Читать книгу "Завтрак для Маленького принца - Наталия Миронина"

– Тебе с молоком?

– Да, и с сахаром.

– Это не похоже на диету!

– Вечером не буду наедаться. А сейчас хочу кофе с молоком. Большую кружку.

– Ты просто сошел с ума. Вчера были конфеты и спагетти, сегодня – кофе с молоком и сахаром.

– Жаль, у нас нет сливок. Густых и жирных. Завтра же куплю, и по утрам ты будешь делать мне кофе со сливками.

– Тебе нельзя.

– Можно. Из твоих рук можно все.

– Кто-нибудь подслушал бы наш диалог!

– На здоровье. Мне не жалко. Не хочу, чтобы завидовали, но отчего не поделиться счастьем.

– А ты счастлив?

– Да. – Он ответил на вопрос без всякой аффектации влюбленного. Он смотрел на меня просто и ясно, не намекая своим однозначным ответом на желание заняться со мной любовью. Он вообще ни на что не намекал, просто ответил на мой вопрос, охарактеризовал свое состояние.

– Отчего так?

– Я знаю отчего. Я думал над этим. Не очень хочется говорить – придется мысленно вернуться в Питер, а мы с тобой договаривались…

– Валяй. – Я поставила чашку на стол и села напротив.

– Знаешь, моя жизнь всегда была рваной и заплатанной. Детство – не хватало отца. Отрочество – не хватало матери. Тот возраст, который принято считать юностью, и вообще был похож на лоскуты – они оба отдалились. Это только психологи считают, что взрослым не нужны родители в том качестве, в котором они необходимы в детстве. Хотя, если честно, к тому времени я к этим вопросам уже относился несколько иначе – научился довольствоваться тем, что есть, и не подвергать анализу причины. Я понимал, что у нас все схвачено на «живую нитку».

– Что это ты «портняжным» языком заговорил?

– Не перебивай. Ты же была всегда. Во всяком случае, мне сейчас так кажется. Ты была всегда, но при этом оставалась абсолютно недосягаемой. Я не мог понять ни твои мысли, ни настроение, ни твои цели. И самое интересное, что при этом ты была абсолютно надежной. Дети это чувствуют…

– Я тебя ненавидела…

– Ты ненавидела моего отца, мою мать, а я попался под руку. Я это помню, как помнят зубную боль. Была и прошла. А в шестнадцать лет – смешно вспомнить, – когда у меня с отцом были отношения не очень хорошие, он решил вдруг воспитывать меня в строгости, а я воображал, что отобью тебя у него и женюсь назло ему. Дураком был, но уже тогда я все про тебя понял.

– А как же эти все Вероники, Лены? Как же Зоя?

– Да, Вероники, Лены, Зои. Как это лучше выразиться? Они – правда жизни. Физиология, условности возрастной группы.

– Но Зоя?! Ты же так был влюблен!

– Господи, вы, женщины, так любите копаться во всем этом. – Саша рассмеялся. – Я думаю, если бы это была действительно любовь, я не ушел бы от нее. Если бы это была любовь, я бы устроил так, чтобы и мы с Зоей жили, и ты была рядом. Я и тебя не оставил бы, и на Зое женился. Нет. Там, в этих отношениях, чего-то не хватало…

– Ну да. Не хватало. Двадцати лет. Разницы.

– Я тебя когда-нибудь назову дурой. И ты, пожалуйста, не обижайся. Если ты хочешь комплимент, вот он: ты очень здорово выглядишь, в тебе есть такая сила жизни и такой ум, что никакая молодость этим похвастаться не сможет. Но это не главное – ты нравишься мне, я люблю тебя. Люблю за потрясающую фигуру, грацию, за изумительный профиль. Но, главное, люблю за то, что описать невозможно, за то, что только можешь чувствовать, а, определив словами, обязательно соврешь.

Кажется, в тот раз он так и не выпил кофе с молоком, мы занялись совсем другими делами…

Наше счастье было таким безмятежным, какими бывали эти дни – дни наших выходных, которые мы старательно совмещали и проводили у меня на Чистом бульваре. Это ощущение чистоты, порядка и свободного дня. Ощущение тепла янтарных полов, воздуха высокого потолка с лепниной. Москва после Питера мне казалась такой ясной, просторной, светлой. Зимой, когда серо-голубой бульвар прочерчивался снегопадом, когда трамвай звенел в гулкой пустоте, когда шум автомобильных колес превращался в хлюпанье – тогда в нашем доме было уютно и надежно, как в хорошо оснащенной крепости. Когда за окном наступали зимние московские дни, слякотные, ветреные, с мокрым ознобом, мы расхаживали по дому в пижамах, босиком, бездельничали, много спали, читали, смотрели фильмы. Мы ценили минуты, не торопили часы. Дни и месяцы мы растягивали как могли – то, что с нами происходило, было ценно своим настоящим. Нам не надо было спешить еще куда-нибудь, к еще чему-нибудь.

В тот Новый год мы ничего не планировали. Хотели остаться в Москве и насладиться ее праздничным безлюдьем. Мы не спеша копались в книжных, запасаясь чтением, уже скачали фильмы и не притрагивались к ним, оставляя развлечение на праздничное потом. Мы завалили холодильник продуктами – «пижамное» состояние могло у нас продолжаться несколько дней, и мы оба его ценили. И Саша и я работали «на людях», а потому нуждались и любили уединение, тишину, и нам по-прежнему было хорошо вдвоем.

Новогодняя выставка в галерее, где я работала, была посвящена елочным игрушкам. Со всех сторон свезли к нам все необычные, нетрадиционные изделия из стекла, пластмассы, проволоки и всего остального, из чего можно сделать украшение для елки. Были картины, посвященные Новому году, была большая скульптура, изображающая еловый пень, а на его свежем срезе позвякивала фарфоровой мелочью маленькая елочка. Посетителей было немного – все готовились к каникулам.

– Татьяна Николаевна, вас спрашивают. Я проводил в переговорную. – Наш дежурный Алик поймал меня в подсобке, откуда я доставала плакаты.

– Черт, надо будет уборщицам всыпать, все в пыли и паутине! – проворчала я, передавая рулоны Алику. – Неси во второй зал, сейчас «багетчики» придут, – сказала я и поспешила в переговорную. В это время к нам заходили любители делать своим близким необычные подарки.

– Добрый день, – я вошла, пытаясь снять с носа паутину.

– Добрый. – В кресле сидела Людмила, она же Люся, мать Саши.

Все это время я ждала чего-то подобного. Я понимала, что рано или поздно они узнают о наших отношениях – знакомств в двух столицах у Аверинцева-старшего было предостаточно. Да и мать Саши была женщиной внимательной – не заметить изменения в сыне невозможно. Одним словом, визит был ожидаемый, но все-таки внезапный. Еще эта паутина на моем носу, которая щекотала, вызывая позывы к чиханию. В отчаянии я сильно потерла нос.

– Пыль. Самая ценная – музейная, – пришлось пояснить мне свой жест и покрасневший нос.

– Сочувствую. – В голосе не было не только сочувствия, но даже и приличествующего ситуации вежливого тепла.

– Спасибо. Но не все так страшно. Я вас слушаю, Люся. И, кстати, с наступающими праздниками.

– Спасибо. – Она дернулась от «Люси». Но я ничем не могла ей помочь – я всегда ее так звала. С того самого дня, как мой муж привел ее в наш дом.