Читать книгу "Что-нибудь такое - Алла Львовна Лескова"

нам недосуг встретиться было. Но это как раз хорошо. Потому что чувство вины у подруги росло все эти полгода в геометрической прогрессии и повлияло на количество и качество подарков. Она не только блендер подарила, да еще какой, а много еще всего, и еще какого.

Потом мы выпили по бокалу вина, и, понизив голос, подруга распоясалась и призналась мне, что любит иногда под настроение послушать песни и певцов, за которых исключают из приличного общества и не жмут больше не только руки. А я совсем тихо сказала… о ужас… что я по-прежнему, если слышу «Ласковый май» с их белыми розами и беззащитными шипами или песню Амирамова «Молодая», то делаю громче и чувствую, что моя душа полностью растворяется в этих ужасных песнях. Тогда подруга, на всякий случай оглядываясь, сообщает, что они как-то с мужем, доктором наук, читающим лекции в Оксфорде, два часа лежали и смотрели концерт «Радио Шансон». Признавшись в этом, подруга заказывает еще бокал вина и тут же от ужаса выпивает. Я тогда заказываю тоже и, отхлебнув и набравшись духу, признаюсь, что мне ужасно нравится дурацкая песня Кати Лель «…мой мармеладный, я не права». И что-то там потом в припеве про джага-джага. Очень нравится песня эта и как ее Катя поет – особенно.

Потом мы почти шепотом, обалдев от собственной смелости, признаемся друг другу, что когда моем посуду, то любим слушать Стаса Михайлова, вот эту – «…для тебя рассветы и туманы» и что-то там… та-та-та-там… и опять – «…для тебя!».

Мы обе понимаем, что завтра нам будет стыдно, но пока нам хорошо, мы признались друг другу в самом страшном. В том, в чем многие боятся даже самому себе признаться. И так и живут как-то, худо-бедно.

И вдруг я вспоминаю, что сама Дуня Смирнова, сама утонченная и беспощадная в своей утонченности Дуня, да, та самая учительница «Школы злословия», завуч практически, тоже как-то призналась… как на духу… не знаю, с вином или без… что ничего с собой поделать не может, но берет ее за душу одна ужасная песня – «Ах, какая женщина, мне б такую».

И я говорю об этом подруге, а она расширяет зрачки и говорит: «Дуня?! Смирнова?!»

И на радостях и от облегчения дарит мне еще один подарок. «Для тебя, все для тебя, – говорит радостно. – Весь мир для тебя!» А потом просто начинает это петь. И даже еще лучше, чем Стас Михайлов.

А вот решили

«И вообще, мы через месяц уезжаем из России! Да. Навсегда. Точно и бесповоротно… А вот решили. Да. Нет, сомнений больше никаких».

Женщина была энергична и говорила так же. Кому-то в телефон. И меня пронзило что-то такое беспросветное и непоправимое, как будто я знала эту женщину очень близко и больше никогда не увижу. И представила я отъезжающий от платформы поезд или взмывающий лайнер, уносящий ее от России навсегда и бесповоротно… И других бесповоротных и отчаявшихся, что никогда, думают они, не будут счастливы здесь и их дети тоже. И так жаль мне стало всех людей, которые хотят успеть быть счастливыми, потому что умрут все равно… И что им так много надо для счастья в этой быстрой жизни.

А мне нужно, чтобы разрывало от нежности к другому… Чтобы задохнуться от нее. Все равно в какой стране.

Люся

Вчера я прочитала пронзительную историю про еврейских детей, которых прятали в польском монастыре под Краковом во время войны. Родители, которых отправляли на смерть, и они об этом знали, успевали забежать в монастырь и оставить там детей, спрятать.

Потом уже, после войны, в монастырь приехали евреи-кибуцники, чтобы забрать своих. Но польский монах ответил, что дети уже давно здесь все его и они не найдут своих еврейских детишек среди остальных, самых разных монастырских детей… И тогда под сводами монастыря раздалась молитва.

Слушай, Израиль! Шма, Исраэль! И на звуки этой молитвы встали, а потом побежали еврейские дети. Польский монах плакал, плакали и евреи, которые пришли за детьми, и дети, которые метались и не могли выбрать теперь родителей, все были для них родными… Они кинулись обратно к польскому настоятелю, но тот, пряча слезы, сказал: «Идите, дети, возвращайтесь к себе домой… Когда-нибудь не будет границ и религий, будет только Любовь…» И дети метались, но послушали своего польского родителя и побежали, стуча ножками, к своим еврейским родителям. По вере. Вот такая реальная история.

Ничего придумывать писателям не надо, ничего.

Не знаю, насколько уместна параллель, но когда-то я забрала к себе собаку. Позвонила знакомая и сказала: вот живет, хорошая такая, пудель, с ошейником, потерянная, подкармливаем ее тут, на работе, дали объявление, но никто не откликнулся… Уже два месяца как… Возьмешь? Мы с детьми назвали собаку Люся, потому что как-то надо было назвать. Она постепенно стала откликаться на это имя. Люся была необыкновенная. Мы все смеялись и говорили, что эта собака окончила институт благородных девиц. Мы привыкли к ней и полюбили ее. А она нас. Дети были счастливы.

Через год раздался звонок от той знакомой, и она сообщила, что нашлась настоящая хозяйка, ну что ты будешь делать… Хозяйкой оказалась пожилая женщина, которая безутешно плакала все это время по Люсе, которая оказалась совсем не Люсей. Искала, давала объявления и только сейчас обнаружила встречное и позвонила нам и пришла.

Мы открыли дверь. Дети были предупреждены, и все слезы их уже были выплаканы… Они стойко смотрели, как пришли забирать их любимую Люську. Люся увидела старую, настоящую хозяйку, и с ней началось что-то невероятное. Она кинулась, встав на задние лапы, к ее лицу, скулила и облизывала плачущую женщину, которая принесла нам все доказательства, что это ее собака, все ордена со всех выставок и все грамоты мира… А главное – позвала ее по старому имени, и та сразу побежала и запрыгала и… заметалась. Облизав настоящую хозяйку, Люся стала подбегать ко мне, к мужу, облизывать наши лица, руки, ноги, скулить, плакать, подскакивала к детям, облизывала их, а они гладили ее и ревели во весь голос, еще маленькие были, все-таки плохо я их подготовила. Вот так металась собака, благодарно вылизывая меня и детей и подбегая потом к хозяйке. Туда-сюда бегала, туда-сюда…

Ну, а дальше… Дальше у собаки все, думаю, было хорошо.

А мы с тех пор только кошек дома держим.

Опять радуга

Вчера, в проклятое десятое августа, десять лет назад, тоже лил дождь и