Читать книгу "Повесть о чучеле, Тигровой Шапке и Малом Париже - Константин Дмитриенко"

Капитан поздоровался с рыжеволосой и зеленоглазой женщиной, у которой на коленях устроился черноглазый и (этому капитан тоже не удивился) знакомый по берегу Реки и желтому видению мальчик.

— Я капитан, можно господин, Кадзооку. Вас, насколько мне известно, зовут Ядвига Евстафьевна, извините, очень сложное для произношения отчество, а молодой человек — Алексей… Степанович? Или Родиевич? — Капитан предупреждающим жестом поднял руку, с одной стороны, как бы извиняясь за допущенную бестактность, с другой стороны, отметая все возможные возражения женщины, в чьих глазах он легко читал раздражение и гнев. — Поймите меня правильно, госпожа Лисицына, ваши семейные обстоятельства меня волнуют в самую последнюю очередь. Я не собираюсь морализировать, хотя бы по той простой причине, что сам я происхожу из рода, зачинателями которого стали, как считается на моем острове, полоумная девочка и большое волосатое морское чудовище, бывшее, ко всему прочему, как я теперь понимаю, православным христианином. Поэтому давайте мы с вами определимся сразу — перипетии вашей личной жизни меня интересуют исключительно в контексте миссии, возложенной на меня моим командованием. Более того, то, что ваш муж Степан сейчас находится в одном из партизанских отрядов, не может и не является причиной вашего присутствия здесь, у меня в гостях. Я понимаю, сколь это курьезно звучит: находиться в гостях у того, чей статус в вашем Малом Париже очень смутно определен и наверняка не соответствует понятию «хозяин». Но не будем об этом. Поймите, Императорская армия не воюет с женщинами и детьми, даже если они ближайшие родственники так называемых «врагов Ямато» и у них во дворе обитает героический пес, жертвующий жизнью, защищая хозяев. Кстати, я глубоко потрясен и восхищен поступком вашей собаки. Как его зовут? Алтай. Да. Я приказал устроить ему военное огненное погребение, и все мои подчиненные будут на них отдавать почести Алтаю как истинному герою, следующему своему пути.

Опустите Алексея на пол. Здесь ему, как и вам, никто не причинит вреда. Он может поиграть вот этими замечательными игрушками, пока мы с вами будем пить чай и вести разговор. Присаживайтесь за стол.

В деревне на берегу моря, где я родился, есть обычай выкладывать перед годовалым ребенком разные предметы и по тому, что из предложенного он выберет, определять его будущую судьбу. У вас тоже такое есть? Удивительно! Как мне говорили, я потянулся к наконечнику копья, хотя все ожидали, что это будет шкерочный нож или модель лодки. Видите ли, большинство моих земляков — рыбаки и мореплаватели, я же выбрал карьеру военного, хотя, как говорят, мне были предложены и медный слиток, и книга, и даже перья диковинной птицы. Вот ваш сын, я смотрю, играет с деревянной саблей, что может означать… Впрочем, он уже слишком взрослый для подобного гадания.

Пейте чай, Ядвига, ешьте конфеты, баранки, вот мед, добавляйте по вкусу молоко или сливки. Я сам не любитель такого смешивания, но…

Видно было, что, не чувствуя прямой угрозы, Ядвига Лисицына несколько расслабилась, а наблюдая за перебирающим игрушки сыном, успокоилась и держалась за столом, наверное, так же, как если бы сидела в гостях у подруги. Капитан вздохнул и продолжил:

— Так получилась, госпожа Лисицына, что вы, ваш муж, с которым я, к радости или к сожалению, не имею чести быть знакомым, и даже сын ваш — все ваше семейство — имеет непосредственное касательство к судьбе золота, лежащего пока еще в Золотопромышленном банке. В этом нет ни вины вашей, ни особых заслуг. Так получилось. Судьба. Как в шахматах, кто-то когда-то передвинул фигуру на доске, игра началась и продолжается по своим законам и правилам. Как мне удалось установить, значительная часть золота фактически принадлежит погибшему (если не ошибаюсь, от руки вашего мужа?) грабителю приисков Родию Ликину, чьи фамильные черты легко узнаются в вашем сыне. Почему я и позволил себе бестактность в вопросе об отчестве Алексея. По сути, золото, непостижимым для меня образом, принадлежит вашему сыну, я же, чтобы избежать взрыва насилия в вашем городе, должен вывезти драгоценный груз отсюда как можно скорее. Ко всему прочему, я понимаю, что местные промышленники, не рассказывая мне всего, пытаются использовать меня в этой игре втемную. И мне это не нравится. Мне это очень не нравится. Я, подобно многим людям, не люблю, когда мной манипулируют, как какой-нибудь куклой, вроде вашего Петрушки. Хотя, по-человечески, желание местных уважаемых людей загрести жар руками интервента, решить свои проблемы с помощью чужака хоть и несимпатично, но вполне понятно. В результате я принял решение обзавестись страховкой и транспортировать груз для начала в губернский город, а там, вероятно, и дальше. Надеюсь, вы, Ядвига Евстафьевна, понимаете, что моей страховкой придется быть вам, как человеку, которого любил Родий Ликин, и вашему сыну, который, по сути, и есть истинный хозяин большой части драгоценного груза. Я не могу гарантировать, что наше предстоящее путешествие будет безопасным, но даю слово офицера Императорской армии, что сделаю все для того, чтобы оно было максимально комфортным.

Ядвига поставила чашку на блюдце, покрутила в руках ложечку и, глядя в глаза капитану, спросила:

— То есть вы, капитан Кадзооку, офицер, восхищающийся поступком старого охотничьего пса, человек, считающий себя цивилизованным и просвещенным, не чета местным купчикам и варварам, не воющий с женщинами и детьми, берете женщину и ребенка заложниками?

— Да, — сказал капитан и предложил продолжить чаепитие.

Федька Мартов, пятнадцатилетний пацан-переросток по кличке Остолоп, добрался до Ивановки за день, разве что сивую свою не загнав, мимо казацких кордонов, в объезд Овсов, так чтобы не увидели… и с ходу потребовал, чтобы его вели к Кочетову.

— Что за пожар, горит у тебя где, что ли? — подначивал его партизан, которого все звали Терехой, на что Остолоп ему отвечал срывающимся на фальцет голосом:

— Да хоть и свербит, твое-то какое дело, веди меня к командиру, да быстрее давай, не терпит.

Федьку провели в избу, занятую под штаб и одновременно командирскую квартиру, и мальчишка затараторил:

— Дядька Кочетов, меня Тигрова Шапка послал, чтобы я тебе сказал, что Серафим говорит, что япошки засобирались, уходят из Малого Парижу, значит, пойдут двумя отрядами, один по реке, десятью подводами, только это говорит, не тот обоз, Шапка говорит, а другой, тот, который надобно пятью подводами и верхами, там человек двадцать будет, и командир японский с ними, вот это, тот самый, так этот, значит, обоз, то есть он по тракту, что на станицу, пойдет, вот его и нужно перехватить, и лучше, говорит, до Урекхана, пока не переправились по льду. Вот. Ты меня в отряд примешь, а, дядька Кочетов? У меня револьвер-то есть, патронов бы к нему, а лучше винтовку дай, а, дядька Кочетов…

Командир рассмеялся и, шутя, отвесил Остолопу подзатыльник.

— Вот тараторка! Ты самое-то главное не сказал. Когда пойдут?

— Не сказал разве? Ну так это, через три дня должны, так Шапка говорит, а! И да, чуть не забыл, с тем обозом, что на пять подвод-то, ну, тот, что нужен, значит, с ним не только командир японский, но и баба с сыном лисицынским, это он уже самому Лисицыну просил передать. Вот. Так, значит, дашь мне винтовку-то?