Читать книгу "Фицджеральд - Александр Ливергант"

Сыграла роль «временной дамбы» и литература, которая помогала Зельде намного лучше, чем лекарства. По возвращении в Америку из Швейцарии осенью 1931 года Зельда живет у родителей в Монтгомери (Скотт опять в Голливуде) и целыми днями пишет. Сначала рассказы с сенсационным сюжетом для журнала «Колледж хьюмор». Потом, после смерти отца, вновь оказавшись в психиатрической больнице, на этот раз под Балтимором, в клинике Генри Фиппса при университете Джонса Гопкинса, начинает писать автобиографический роман «Вальс ты танцуешь со мной», где описывается жизнь девушки с Юга перед мировой войной. Зовут девушку Алабама Найт, и она, понятное дело, — вылитая Зельда; события из своей жизни Зельда, не мудрствуя лукаво, аккуратно переносит в жизнь Алабамы — точно так же, как мы уже убедились, действует и ее более опытный муж. Дает читать роман докторам, в первую очередь своему тогдашнему лечащему врачу Адольфу Мейеру, посылает рукопись (украдкой от мужа) Перкинсу, чем ставит бессменного редактора и ближайшего друга Фицджеральда в довольно сложное положение — теперь бы это назвали «конфликтом интересов». Скотту же едва ли не каждый день пишет любовные письма: «Я люблю тебя, милый, дорогой, мой единственный, моя любовь». «Дорогой и единственный», однако, ее чувств не разделяет: он в бешенстве, теперь его очередь обвинить жену в плагиате: «Вальс ты танцуешь со мной», на его взгляд, беззастенчиво списан с его первых романов, в нем, что еще хуже, Зельда страницами цитирует свои школьные дневники, любовные письма юному лейтенанту Фицджеральду; теперь понятно, почему Зельда не дала мужу, как это у них прежде водилось, прочесть написанное и по собственному почину отправила рукопись в «Скрибнерс» без его ведома. Очередной семейный разлад, на этот раз причина — литературная конкуренция между супругами. «Моя литературная продукция не в пример важнее, чем ее. У меня, в отличие от Зельды, многолетний профессиональный опыт, не говоря уж о том, что литературой я зарабатываю на жизнь семьи», — жалуется Скотт Перкинсу, позабыв и про болезнь жены, и про присущее ему чувство юмора. Жену же — и опять же без тени юмора — поучает: «Я надеюсь, ты понимаешь, что нет на свете большей разницы, чем между профессионалом и дилетантом в искусстве». Кто из них двоих профессионал, а кто дилетант — понятно ему, но никак не ей. Что может быть хуже двоих писателей в одном доме, тем более когда один пьет, а другая не в себе!

«Вальс ты танцуешь со мной» пришелся психиатрам из клиники Фиппса как нельзя более кстати: они прочли эту, прямо скажем, незамысловатую прозу как историю болезни. «Литературный анамнез» у них, впрочем, уже имелся: Зельда по их просьбе некоторое время назад сочинила нечто вроде автобиографического очерка, в котором попыталась отдать себе отчет в том, что же с ней произошло. Написан очерк в третьем лице, что врачи единодушно расценили как «синдром деперсонализации», а между тем Зельда верна себе: на страницах очерка упрекает Скотта во всех смертных грехах, многие из которых присочинила. Настоящий анамнез, таким образом, плод фантазии в еще большей степени, чем «Вальс».

После смерти отца осенью 1931 года Зельда становится, по существу, пожизненной пациенткой психиатрических клиник, лечебниц, санаториев, пансионатов. Меняются больницы. Из швейцарской клиники «Пранжен» больная попадает в балтиморскую клинику Генри Фиппса. Из клиники Генри Фиппса перебирается в клинику «Крейг-хаус» на берегу Гудзона, в двух часах езды от Нью-Йорка. Из «Крейг-хаус» — в балтиморскую клинику «Шеппард-Пратт», из «Шеппард-Пратт» — в «Хайленд-хоспитал» под Ашвиллем в Северной Каролине, где она проведет в общей сложности несколько лет. Меняются врачи и методы лечения. Оскар Форель прописывает гипноз и седативные препараты. Адольф Мейер отдает предпочтение психоанализу и семейной психотерапии, он убежден: болезнь супругов обоюдна, и Скотту, точно так же как и жене, необходимо пройти курс лечения. В рассказе «Сумасшедшее воскресенье» Скотт поквитался с психоаналитиком и психоанализом. «Психоаналитик сказал мне, — доверительно сообщает жена голливудского продюсера Стелла Кэлмен, — что у мужа материнский комплекс. Когда он на мне женился, материнский комплекс он перенес на меня, а либидо — на первую жену»[73]. Мейер приезжает к Фицджеральдам со стенографисткой и просит супругов обсуждать в его присутствии свою личную жизнь; и для него тоже Зельда скорее история болезни, чем человек. Уильям Элджин из «Шеппард-Пратт» рекомендует физиотерапию, Роберт же Кэрролл из «Хайленда» — горячий сторонник трудотерапии, строгого распорядка дня, диеты. Неизменными остаются лишь Зельда и ее неизлечимая болезнь. И желание любой ценой клинику покинуть. Когда же она всеми правдами и неправдами добивается своего и выписывается, то не проходит и нескольких дней, как рвется обратно. В июне 1940 года в один и тот же день шлет мужу из Монтгомери в Лос-Анджелес две телеграммы. В первой требует, чтобы ее вернули в больницу: «Немедленно переведи деньги, чтобы я могла в пятницу вернуться в Ашвилл». А во второй — что остается дома у матери: «Не обращай внимания на телеграмму. Я в полном порядке. Буду счастлива видеть Скотти в Монтгомери».

Со временем устанавливается «график общения» супругов: обычно Скотт снимает дома и квартиры неподалеку от клиники, где лечится Зельда, и когда ей становится лучше, она перебирается из больницы к мужу с дочерью; в клинику же ездит на еженедельные консультации. Бывает даже, Фицджеральды куда-то ненадолго по старой памяти выезжают, в Майами, в Палм-Бич, на Кубу, однако былой радости такие «семейные выезды» не доставляют: он напивается и делается буен, она уходит в себя, или начинает у всех на глазах молиться, или же сообщает первому встречному, что ее муж — опасный человек, маньяк, и за ним нужен глаз да глаз. Причина скандалов, что дома, что «на выезде», в сущности, всегда одна и та же: он — не в состоянии выносить тяжкое бремя сосуществования с психически неполноценным человеком; она — тяжело больна, но не желает, чтобы с ней обращались как с больной. В результате, когда они вместе, без ссор и скандалов не проходит и дня, как это было до женевской клиники. Она: «Не бери на себя роль моего лечащего врача!» Он: «Не желаю быть при тебе психиатрической сиделкой! Из-за тебя никак не могу дописать роман!» Она: «Меньше бы пил — давно бы дописал!» Он: «Что ты в этом смыслишь? Ты — третьестепенная сочинительница и второсортная балерина! А я — профессиональный писатель. И я тебя кормлю!»

По грустной иронии, этими криками оглашается не палата для буйнопомешанных, а «похожая на сказочный теремок» живописная усадьба, которую Фицджеральды снимают в начале 1930-х и которая на французский манер названа «La Paix» — «Мирная». В «мирной» усадьбе идет безжалостная война. Скотт — не злой человек, но уколоть старается побольнее; сдают нервы. «Работаю и волнуюсь, — фиксирует он в это время в дневнике. — Зельде хуже… Чудовищные долги… По возвращении из клиники Зельде очень плохо. Считает свое положение безнадежным, хочет покончить с собой. Ужасная тревога. Зельда в аду».

В аду — оба, при этом и он, и она изо всех сил стараются держать себя в руках, но часто срываются — если не друг на друга, то на дочь; в эти годы она живет с родителями вместе, к чему не привыкли ни они, ни она: «Ни черта не делаешь! Избаловалась! Ни с кем и ни с чем не хочешь считаться!» Скотти меж тем уже взрослая, ей четырнадцать. Фицджеральд хочет, чтобы она первенствовала во всем — в учебе, во французском, в теннисе. Тревогу за жену переносит на дочь: как бы не попала в дурную компанию. Отправляет Скотти к своей двоюродной сестре и вслед пишет кузине тревожное письмо: «Только не отпускай ее с этими шестнадцатилетними переростками, у которых водятся деньжата и купленные права на вождение». Скотту, как и набоковскому Гумберту-Гумберту, не хотелось, чтобы его дочь предавалась здоровым забавам, «находила счастье в восхищении нравящихся ей мальчиков».