Читать книгу "Рэгтайм - Эдгар Доктороу"

Тем не менее он проводил все больше и больше времени в полиции. Ему было трудно находиться дома. В день похорон жертв нападения он отправился слушать речи. Полгорода вышло на похороны. Большой бронзовый крест покачивался над толпой. Уилли Конклин, однако, носа не высунул из участка. «Зачем мне это нужно? — говорил он. — Зачем это мне быть мишенью для винтовки?» Разговоры о его поведении пошли по городу. Затем сообщения о том, что убийства в «Эмеральдовском движке» явились результатом горечи и обиды, стали появляться в нью-йоркских еженедельниках, репортеры которых не слишком-то были озабочены интересами местной торговой палаты. «Уорлд» и «Сан» опубликовали текст письма Колхауса Уокера. Уилли Конклин повсеместно стал презираемой персоной. Его ненавидели как тупого виновника событий, приведших к гибели его собственных подчиненных. С другой стороны, находились элементы, которые презирали его как типа, который может только шугануть ниггера, но не может внушить ему страх божий.

Человек в котелке каждый день сидел теперь в автомобиле напротив дома на авеню Кругозора. Отцу об этом официально ничего не было сказано, но он сообщил Матери, что сам попросил об охране, понимая, что было бы не очень-то умно поделиться с ней соображениями о полицейской благодарности. Да-с, благодарность их за его активное и добровольное участие не поднялась выше установления слежки за ним самим. Любопытно, какие же подозрения он вызывал у них?

Точно через неделю после атаки на «Эмеральдовский движок» в шесть часов утра белый автомобиль медленно въехал в узкую мощенную булыжником улицу в Западной части города. В середине квартала помещалась Муниципальная пожарная станция № 2. Когда машина поравнялась со станцией, она остановилась. Двое заспанных полицейских, дежуривших у дверей, несказанно удивились, увидев, как из машины вылезли несколько негров с дробовиками и винтовками. У одного из полицейских хватило ума хлопнуться на землю. Другой как стоял с открытым ртом, так и стоял, глядя, как налетчики вытягивались в линию, будто расстрельный взвод. Прозвучала команда, ударил залп. Неосторожный полицейский был убит на месте, вылетели все стекла из дверей пожарной станции. Один из негров подбежал и швырнул несколько пакетиков внутрь.

Человек, подавший команду к залпу, приблизился к уцелевшему полицейскому, лежавшему в полном ужасе на тротуаре. Он вложил ему в руку письмо и сказал спокойно: «Это должно быть напечатано в газете». Затем все негры стали садиться в машину. Как только она отъехала, прогремели один за другим три взрыва, выбив все двери пожарной станции и превратив ее в ад кромешный. Пламя немедленно поглотило соседний салун и кофейную лавку, хозяин которой обычно поджаривал свои смеси прямо на улице. Горящие мешки кофейных зерен создали плотную желтую завесу. Аромат жареного кофе господствовал в округе несколько недель. Четыре трупа были обнаружены в развалинах, все муниципальные пожарники. Престарелая женщина в комнатах напротив умерла, как полагали, от страха. Пожарная машина и машина «скорой помощи» были разрушены.

Теперь город был по-настоящему в панике. Детей не пускали в школы. Крики возмущения против администрации. Против Уилли Конклина. Делегация пожарных направилась к муниципалитету и потребовала, чтобы им выдали оружие и привели к присяге, как вспомогательную полицию. Перепуганный мэр послал телеграмму губернатору штата, взывая о помощи. Репортажи о второй атаке Колхауса появились на первых полосах всех газет округа. Из Нью-Йорка репортерская братия валила стадами. Козлом отпущения был, конечно, начальник полиции, допустивший повторение ужасного террористического акта. Начальник сделал заявление репортерам, собравшимся в его офисе. Убийца использует автомобили, сказал он. Атакует и исчезает неизвестно куда. Уже несколько лет Ассоциация шефов полиции штата Нью-Йорк призывает к регистрации автомобилей и автомобилистов. Если бы такой закон существовал сегодня, мы бы мигом могли выследить чудовище, господа читатели. Разговаривая, шеф полиции опустошал ящики своего стола и курил сигару. Он проводил репортеров на крыльцо. На следующий день билль о регистрации автомобилей был представлен на рассмотрение законодателям штата.

На отцовской фабрике работали два негра — один дворником, второй сборщиком ракетных трубок. Ни тот, ни другой не пришли на работу после второго бедствия. Негров теперь нигде не было видно. Они сидели по домам за закрытыми дверями. Ночью полиция задержала на улице нескольких белых граждан, мирно прогуливавшихся с пистолетами и винтовками. Губернатор не оставил в беде мэра. Из Нью-Йорка прибыли два подразделения милиции, тут же начавшие расставлять свои палатки на бейсбольном поле за школой. Дети сбежались поглазеть на них. Специальные выпуски местных газет опубликовали второе письмо Колхауса. Оно гласило: «Белый нарост на теле общества, известный под именем Уилли Конклин, должен быть передан на мой суд. „Форд, модель-Т“ с заказным брезентовым верхом должен быть возвращен в его прежней кондиции. До выполнения этих требований будут действовать законы войны. Колхаус Уокер Мл., президент, Временное правительство Америки».

К этому времени все вокруг жаждали узнать, как выглядит Колхаус Уокер. Газеты соревновались яростно. Репортеры штурмовали офис «Клеф-Клаб-оркестра» в Гарлеме. Увы, там не было ни единого фото ужасного пианиста. Херстовская «Америкен» триумфально преподнесла читателям некий снимок, но это оказался портрет композитора Скотта Джаплина. Друзья Джаплина угрожали судом, композитор был в последней стадии неизлечимой болезни и не мог сам за себя постоять. Были принесены извинения. Наконец, газета в Сент-Луисе вышла со снимком, который был перепечатан повсюду. Отец установил подлинность портрета. На снимке был изображен молодой Колхаус, сидящий за пианино во фраке и в белом галстуке. Его руки лежали на клавишах, он широко улыбался в объектив. Вокруг пианино скучковался весь бэнд — корнетист, тромбонист, банджист, скрипач и барабанщик, все в белых галстуках. Они позировали так, как будто они играют, на самом же деле, конечно, они не играли, а позировали. В газете вокруг головы Колхауса обвели кружок. Таким получилось это стандартное фото. Ирония, заключавшаяся в этом снимке улыбающегося негра с аккуратными усиками — и все вокруг такие приветливые и прямодушные, — была, конечно, слишком соблазнительна для газетчиков, чтобы удержаться от заголовков типа: «Улыбка убийцы», «Президент Временного правительства Америки в более счастливые дни».

При таком интенсивном расследовании трудно, конечно, было утаить роль семьи в этом деле. Репортеры — сначала по одному, по два, а потом целыми группами — стучались в дверь и, получив от ворот поворот, оседали лагерем под норвежскими кленами. Они хотели увидеть бэби, узнать что-нибудь, хоть что-нибудь, что угодно о Колхаусе и о его визитах к Саре. Они заглядывали в окна и даже осторожно пробовали замок на кухонной двери. Соломенные канотье, блокноты в карманах, они жевали табак и плевали вокруг, подошвами давили окурки в траве. Снимки дома появились в нью-йоркских газетах. Путаные сообщения о путешествиях Родителя. Жалюзи были наглухо закрыты, и Малышу не разрешалось выходить. В спертом воздухе по ночам стенал Прародитель.

Мать выдержала бы все это, если бы дебаты не начались вокруг бэби. Постоянный парад автомобилей медленно двигался мимо их дома, зеваки сворачивали шеи, стремясь поймать хоть какой-нибудь промельк в окнах. Чиновник из Совета по призрению детей высказал мнение, что незаконнорожденный и еще некрещеный ребенок должен быть сдан в один из великолепных детских приютов для сирот и подкидышей, которыми располагает штат Нью-Йорк. Мать держала бэби в своей комнате, не брала его больше вниз, а Малыша обязала присматривать за ним во время ее кратких отлучек. Она уже забыла, когда делала прическу, и ходила с распущенными волосами круглый день. Немало горечи было теперь направлено в адрес Родителя. «Почему бы вам не открыть ваш заветный сундучок, — спросила как-то она, — почему бы вам не помочь мне по-настоящему?» Это было косвенное нападение на его финансовый консерватизм, никогда прежде она этого себе не позволяла, хотя и знала, что они живут гораздо скромнее, чем могли бы. Отец был ужален этим замечанием, однако вышел вон и нанял повариху, а потом и другую женщину для стирки и домашней работы, а потом и садовника, а вслед за этим и няню для ухода за Дедом. Осажденный дом суетился теперь, как и подобает военному лагерю. Малыша все время увещевали не путаться под ногами. Он смотрел, как мама его ходит по комнате, руки сжаты впереди, волосы висят, вид изможденный и даже подбородок, всегда склонный к закругленности, теперь потерял свою щедрость и заострился.