Читать книгу "Большая книга ужасов 74 - Роман Волков"

— Да уж…

— Я им говорю, мол, вы что, с ума посходили? А они замерли как истуканы и сидят! Это у них прикол такой новый, замирать! — Личун застыл в позе дискобола с идиотским выражением бородатого лица.

— Да, есть такое, — кивнула Елизавета Алексеевна Большакова по прозвищу Жужа, учительница русского языка и литературы, — но это лучше, чем мычать или парты к доске пододвигать незаметно. А вообще — переутомляются они. Я иной раз и сама себя ловлю иногда, словно засыпаю за столом…

— Ну, такое с любым учителем бывает! Но не весь класс! Современные дети совершенно утратили уважение к педагогам и не желают учиться!

Личун энергично закивал, принимая чашку с кофе из рук учительницы русского языка и литературы.

На несколько секунд повисла тягостная пауза. Если бы сейчас кто-нибудь сюда заглянул, то поразился бы траурному настроению, царившему среди преподавателей. Казалось, что они скорбят о ком-то из друзей или коллег.

— А я пару раз даже «Скорую» хотела вызвать, — нарушила наконец молчание Алевтина Григорьевна, поправляя на переносице очки, от чего цепочка, свисающая с дужек, чуть слышно звякнула, — не то им, не то себе. Как они замерли, как трупы. И я замерла. Потом как-то само все прошло, отпустило. А вызывать — страшно. Еще в психушку заберут. Вот до чего учителей доводят, изверги!

— Да, в основном приходится работать с аморфной серой массой, которая ничего не видит, кроме бирок на шмотках, лайков и тусовок.

— Хорошо, если их хотя бы это интересует, — внезапно подала голос из своего угла Грехова, и все учителя повернулись к ней, не скрывая своего удивления.

Лариса Николаевна крайне редко вступала в общие беседы, держалась особняком и приятельских отношений на работе ни с кем не заводила. Можно было сказать, что коллектив ее недолюбливал, так как в процессе трудов на педагогической ниве нередко требуется помощь и поддержка от сослуживцев, а от учительницы химии этого ждать не приходилось.

— Вы не заметили, что в последнее время ученики какие-то «выключенные»? Такое впечатление, что их вообще перестало что-либо интересовать. Они не просто замирают ради шутки.

Преподаватели непонимающе переглянулись и снова уставились на коллегу, которая продолжала говорить, невидящим взглядом уставившись в окно.

— На моих уроках они сидят как истуканы. Создается впечатление, что из них все человеческое уходит. Будто дети теряют контроль над своими устремлениями, желаниями, даже мыслями…

Грехова замолчала. Казалось, что услышать ответ на свой вопрос она и не ожидала. Глаза учительницы химии завороженно следили за тем, как по стеклу течет дождевая вода, а мысли витали где-то очень далеко. А потом ее взгляд «провалился» внутрь, унося женщину куда-то далеко в прошлое. Она даже не заметила, как коллеги сначала растерянно попереглядывалсь, а потом стали спешно собираться и расходиться по своим классам.

Глава 11

Перепуганные студенты жались к стенкам, а желтый обрубок начал растягиваться и сжиматься, как пластилин.

— Окутанный апейроном, словно глиной, я не то спал, не то бодрствовал. Я питался его древней энергией, а мои жизненные соки питали его. Все знания, что я получал начиная с колыбели и кончая последней вспышкой от удара сапога монаха, протовещество медленно высасывало из моего мозга, обрабатывало, оценивало, анализировало.

Я потерял счет времени и не знал, мимо меня проносятся то ли секунды, то ли года, то ли столетия.

Моя кирпичная темница под монастырем, казалось, спала вместе со мной. Камень легко может перенести ход тысячелетий, совсем не меняясь, так же, как и я.

Сверху, над толщей камня, раздавался грохот, и я не знал, то ли это извержение вулкана, то ли грохочут аркебузы, то ли гнев Господень разрушил стены монастыря.

Но однажды грохот начал усиливаться, стены затряслись, с потолка посыпалась известка, а потом замурованная стена задрожала от яростных ударов, камни рассыпались, и в мою темницу вошли четверо людей в странных, незнакомых мне мундирах. На их форме были незнакомые символы, напоминающие древнегерманские руны. А нашего орла великой Римской империи я сразу узнал. Говорили офицеры на малознакомом диалекте итальянского и по-немецки. Диалекты были мне малознакомы, но смысл речей я понимал, за исключением совсем незнакомых мне слов «дуче», «аненербе» и «СС».

Потом из-за спин офицеров протиснулся итальянский священник, как две капли воды похожий на отца Лоренцо. В руке он держал запыленные фолианты.

Показывая на меня пальцем, священник быстро затараторил:

— Вот ответ на загадку о протовеществе. Тот самый знаменитый ученый Карло Пазоротти, который пал жертвой собственных амбиций, поглощенный апейроном, был замурован в монастырской темнице!

Немецкий офицер в сером мундире недоверчиво присел на корточки и посмотрел туда, где должны были быть мои глаза.

— А эта штука точно соображает? — спросил он на ломаном итальянском, тыкая в меня стэком.

Я собрал последние силы и ответил немцу, пытаясь изобразить берлинский акцент:

— Да пребудет с вами милость Божия, эчеленца!

На этих словах все вздрогнули, немец уронил свой стэк, а священник — запыленные книги.

— Так вы можете говорить? — оправившись, спросил офицер в сером мундире. — Право, даже сам рейхсфюрер придет в изумление от этой невероятной находки.

Я попытался как можно более напыщенно ответить:

— Почтенные синьоры, перед вами то, что осталось от несчастного Карло Пазоротти, которого называли алхимиком трех королей и соперником самого великого Гуго Кентерберийского, который смог подняться в воздух перед глазами Папы Урбана Третьего.

Они забрали мое бренное тело и транспортировали его на грохочущей металлической повозке в лабораторию. Как выяснилось позже, это была огромная тюрьма для военнопленных в баварских землях.

Меня снова поместили в отдельный каземат, приставили дюжих молодцов и троицу ученых-медиков. Снова начались пытки. Уже инквизитор СС, член тайного ордена Аненербе — Наследия предков долго ставил мучительные опыты надо мной, задавал вопросы, чтобы докопаться до истины: как получить протовещество. Но случилось странное: апейрон не желал расти и самовоспроизводиться. То ли оттого, что поменялся климат, то ли не хватало нужных ингредиентов. Куски вживленной сущности отрезали от моего тела, и они тут же умирали. Пар, земля, лед — все шло в ход. Кровь, слезы — о, в них не было недостатка в этих темницах. Мир совсем не поменялся. Орудия и аппараты стали технически более совершенными, а вот страдания и муки остались такими же. Но апейрон защищал меня, окутывая мой разум, и закрывал его от приступов боли, которые шли по моим оледеневшим нервам. Я чувствовал только щекотку.

Потом пробовали оживить его прямо на мне. Инквизитор подключал, о да, я запомнил это слово, электрический ток, воздействовал морозом или отсутствием давления, как в аквариуме с помпой, или высоким давлением, как в Альпах. Но я жил.