Читать книгу "Лето, в котором тебя любят - Игорь Гуревич"

Из полуобвалившегося подъезда появилась женщина. Подошла, сказала устало:

– Пойдем домой, Гриша.

– Это не дом, Рая. А я – конченый урод, – он поднимается и подпрыгивающей походкой запойного семенит куда-то в сторону заброшенного парка, к старым железным гаражам и забытому Богом и людьми бомбоубежищу.

– Пропал, мужик, – шипит злобно проходящая мимо соседка.

Когда за спиной, всегда только по злобе, сочувствуют – глаза в глаза, а за спиной – злобствуют.

«Надо идти кормить сына и кошку», – думает Раиса. И также устало идет домой. Неведомо как, самой неведомо, но она знает – надо дать время. Все обойдется. Тяжело ему сейчас. Винит себя сам. Она ему в этом не помощница. Она может только ждать и следить. Она знает, где он. Она навещает это бомбоубежище с гаражами почти каждый день. На глаза не попадается. Он и сам не помнит, как в одно из первых ее посещений отдал ей все деньги, что были с ним: от греха подальше. Она деньги приняла, не удивилась, а оценила – правильный все же у нее мужик. А пока надо ему пережить. Шутка ли, такое навалилось – и квартиру потерял, и работу. Все сразу. В части перенесения душевных невзгод мужики, они ведь слабее. Решила так для себя, вздохнула. И запаслась терпением. Почему-то была уверена, не успеет листва порыжеть и опасть – вернется. А она примет, потому как не может быть иначе. Потому что у НЕЕ мужик нормальный и правильный. Может, у других – другие, но у НЕЕ по-другому быть не может.

И дождалась. В воскресенье утром проснулась от резкой сердечной боли. Не было так никогда. Вообще «движком», как любил говаривать Гриша, он не страдала. «Вот только коробка скоростей у вас, мадам, барахлит: то с места в карьер, но на горку не взобраться. Ну, давай за нас, профессиональных шоферов, по полной», – и Гриша наливал законные сто грамм после субботней баньки и – одним глотком.

Ох, неспроста она про мужа с утра вспомнила и боль сердечная эта, резкая, кинжальная – ох, неспроста. Скоро оделась. Заглянула в гостиную – сын спал, почмокивая губами, сном пятнадцатилетнего богатыря.

«Ну и слава Богу», – оглянулась вокруг с любовью. Как сумела, на что хватило денег, сделала недорогой, но аккуратный со вкусом ремонт. Даже пол перестелила и линолеумом утепленным покрыла. Трубы, батареи, сантехнику – все поменяла. Где-то в долги влезла, где-то отец подсобил: хоть и вредный да самодуристый, а на помощь для своих не жадоба. Вчера газовую плиту новую привезли, установили. И как-то заиграла квартирка новыми гранями. Заполнилась уютом: шторки на кухоньке, гардины в спальне и гостиной, ковры напольные, репродукции на стенах и цветы – везде, на всех подоконниках, даже фикус в углу в кадке. Месяц какой-то и прошел всего. На работе тетки спрашивают: «Рая, как ты одна справляешься? Как кризис вас шарахнул?» Она только плечами пожимает: некогда об этом обо всем думать. Тут еще за Гришей следить нужно, чтобы вовсе мужик не сгинул. Что греха таить, в том, что он вот так сорвался, и себя винила. Не сорвался он, надорвался. Может, если бы дома от нее больше тепла в его сторону было, больше внимания – ведь мужики они, как дети, ласки требуют – то и вторник этот, будь он неладен, легче бы пережил. Не от нее бы рванул, а, наоборот, к ней бы пришел. Пусть бы выговорился, пусть с матом-перематом на власть эту паскудную, на жизнь неудачливую! И выпил бы крепенько, на нее, может, где обидные слова, ушатом вылил. Она бы выслушала да пожалела. А там, глядишь, поутру и втянулся мужик в жизнь, в лямку – не привыкать – и потащили помаленьку с Божьей помощью. Руки есть, ноги целы, здоровье тоже вроде как при них, – что ж на судьбу обижаться?

«Ох, Райка, Райка! Видать задним умом ты только и крепка. Прав Гриша про коробку передач: надо было лишиться, чтобы понять, как же он ей нужен, как дорог. А то последние лет пять только и слышно от тебя было: давай-давай, что ты за мужик, да придурок, чтоб ты без меня делал. Вот и наделал».

С этими грустными мыслями умылась, чаю хлебнула – и в прохладное, можно сказать, морозное утро раннего северного октября.

Пожухлая трава, не скошенная летом нерадивыми коммунальщиками, подернулась сединой утреннего инея. Тонкие ветви тополей и берез, лишенные остатков листвы, заискрились алмазами. Но зелень проступала. То елочка мелькнет в придомовом газоне, то травка заизумрудится вокруг колодца теплотрассы. И от вида этого весеннего цвета еще больше защемило сердце: «Только бы беды с ним не приключилось». Не заметила сама, как долетела до брошенного бомбоубежища, оставляя за спиной на траве влажный след стертого инея (бежала через парковые газоны, сокращая путь, сырости в ногах не чувствовала).

– Где?! – с ходу налетела на прокисшего мужичонку неопределенного возраста, с лицом цвета коры дуба. Он сидел на бункере и пытался согреться под лучами ленивого осеннего солнца.

Мужичок не вздрогнул, с трудом повернул голову в сторону женщины и, узнав, произнес стертым голосом:

– На поиски Гришаня пошел. Утро уже.

– Куда-куда пошел?

– А, – и мужичок махнул вправо от себя.

– Когда?

– У меня часов нет, – и отключил внимание. Потом опять, будто что-то вспомнил: – Пять рублей дашь?

Но Рая уже не слышала и мчалась в непонятную сторону, указанную бомжем. На пути встал детский садик. Заброшенный, как все вокруг. Традиционные беседки, облюбованные местной молодежью, с утра пустовали. На подходе к территории бывшего детского дошкольного учреждения стал попадаться классический мусор современности – пачки из-под сигарет, пустые банки из-под пива, шприцы, презервативы. Рае было не до размышлений на заданную тему под названием «вот она, перестройка» – она лишь мимоходом фиксировала увиденное и невольно подумала о сыне: «Слава Богу, вчера пришел вовремя». Нет, конечно, она была уверена: Володя не из этих. Но после произошедшего с мужем, она даже наедине с собой, даже в мыслях боялась заявлять подобное. Не гневить Бога, не дразнить судьбу! Восприняла как девиз, как заповедь. День прожит – и на том спасибо…

Из ближайшей беседки раздался стон. Не раздумывая, влетела туда. В углу, лицом к деревянной стенке, свернувшись калачиком, прижав руки к животу, лежал ее Гриша. Черная лужа расплылась под боком у него и уже почти застыла. Встала на колени, взяла голову в ладони, поняла – живой!

– Потерпи, родненький, потерпи, Гришенька. Все будет хорошо…

Григорий Ильич очнулся в больнице – чистые простыни, отдельная палата, поперек тела бинты. В животе боль, тупая, терпеть можно. Над ним сестричка, что капельницу сменила:

– Ну вот и славно! Жену сейчас вашу приглашу. Знаете, если бы не она…

– Знаю, – и не узнал собственный голос. Хрип из пересохших губ.

– Ничего, это нормально. Отходите после операции, – сказала понятливая сестричка. – Так я зову супругу?

Григорий Ильич утвердительно прикрыл глаза, сберегая силы. Вошла Рая. Светлая, ясная. Присела рядом, слева. Улыбнулась, взяла его за свободную от капельницы руку. И вдруг прижалась к ней губами.

– Прости меня, Рая, – и из глаз Григория – наконец-то! – покатились чистыми, солеными ручьями слезы.