Читать книгу "Дети новолуния - Дмитрий Поляков (Катин)"

— Вы так считаете? — Старик окинул его испытующим взглядом из-под опущенных век, как бы оценивая, почём стоит этот человек?

— Нет, господин президент, вы, конечно, правы. Но ведь не всякий обладает вашей энергией. Может быть, надо родиться таким?

«Может быть, может быть… Он много сомневается», — подумал старик.

Гость опять нервно вскочил и сел обратно.

— Я просто хотел сказать, что люди вас помнят.

— Люди, — повторил старик почти презрительно. — Люди. У людей короткая память. Они запоминают только результаты. С одной стороны, это хорошо, но с другой — никто не думает о подоплёке и последствиях. Как будто всё делается именно для них, для зрителей, как на сцене в театре. Надеюсь, наше интервью ещё не началось?

Викентий Леонидович болезненно нахмурился отчего-то, но старик этого не заметил и продолжил ворчливо-самодовольным тоном, крутя в руках свою курительную трубку:

— Именно где-то между пятьюдесятью и шестьюдесятью я обрёл себя.

— Вы были как раз в моём возрасте, когда порвали свой мандат и ушли из парламента, — подсказал Скворцов и, точно на миг занырнув в прошлое, задумчиво проговорил: — Один против всех… Это было красивое зрелище.

— О да. Пятьдесят пять, я отлично помню. И знаете, все мои недостатки, приносившие мне столько неприятных минут, вдруг сразу превратились в достоинства. Мне стали подражать. Вот эти самые люди. У меня не растут бакенбарды, короткие ноги, я бываю косноязычен, да мало ли что — да-да, я отдаю себе отчёт, — так вот это всё вмиг сделалось едва ли не признаком природной силы и мужественности. Например, я любил играть в городки, идиотская народная забава, но в Сибири, сами знаете, а все предпочитали гольф, теннис, катались на горных лыжах. И вот вся эта напыщенная шантрапа, вишь ты, эти так называемые люди с большой буквы прямо-таки рухнули с альпийских гор, чтобы швырять битой по фигуркам из деревяшек. А я боялся, что мне придётся осваивать какие-нибудь склоны, прыгать с парашютом, гонять мяч, что там ещё… Придумают тоже… А если бы я в пристенок играл, а?

— Это феномен популярности, — заверил Скворцов.

— Или подобострастия. — Старик умолк, поморщился: — Пятьдесят на пятьдесят.

— Вы сегодня, кажется, не в духе, господин президент?

— С чего вы взяли?

— Простите, это мне так, показалось, — густо смутился Викентий Леонидович, и пальцы рук его сплелись особенно вычурно.

— Я произвожу такое впечатление не только на вас, любезный Викентий Леонидович. Вот и супруга тоже пилит, мол, смеюсь мало. А ведь и правда, что смех свой я уже отсмеял. Теперь новый смех будет. Чтоб не заплакать. — Он сунул пустую трубку в зубы и пососал воздух. Снаружи донёсся лай собаки, потом чьи-то весёлые крики. — Всё ж таки семьдесят — это не шутка. — Тяжёлый вздох выкатил из его груди. — Вы не представляете, как мне надоело чистить зубы и бриться!

«Все время о себе», — подумал Скворцов. Ему не очень-то виделся в этом одряхлевшем, вялом, с иссечёнными синими венами руками старике тот человек, к которому он шёл, которого так страстно желал увидеть и узнать.

— А почему вы не хотите встречаться с журналистами, господин президент? — поинтересовался он.

Старик сердито дунул в усы.

— Года два назад — а может, и раньше — я провёл одну такую совершенно открытую конференцию в Интернете. Для всех. Первое, о чём меня спросили: правда ли, что у меня челюсть из платины и запломбирована камнями из Алмазного фонда?

— Низкий уровень, — покачал головой Викентий Леонидович.

— Второй вопрос был такой: а-а, ты ещё жив, старая сволочь?

— Боже мой!

— И ни слова о текущей политике, — ухмыльнулся президент. — Пара вопросов о прошлом в том смысле: а что там было на самом деле? В остальном: кто мать внебрачного сына президента США? почему мой сын проживает в Швейцарии? сколько штук у меня «бентли»? снятся ли по ночам кровавые мальчики? пью ли я? гуляю по бабам? хорош ли стул, потеют ли пятки? — Он помахал пальцами перед глазами. — Такая вот мерихлюндия. — Потом помолчал, и было видно, как он пытается что-то вспомнить. — Ещё спросили: не сменил ли я пол? Я думал — пол в доме…

Откуда-то издали, сверху, очевидно с самих небес, долетел отрывистый, впереклик, разговор пролетающих уток.

— Вот, — сказал старик, — полетели уже, драпают. Опять… И дела им нет никакого. Что-то рановато в этом году. Говорят, скоро бросят улетать, здесь зимовать будут, потому что погода другая стала, и тут тепло, река вон больше не замерзает полностью, как обычно, — куда лететь-то? Не люблю, когда они улетают.

— Вам надо было встречаться с журналистами, собирать пресс-конференцию, — механически продолжил тему Скворцов. — Зачем же так, напрямую? Конечно, люди тёмные, случайные, разные люди. Любую грубость можно услышать. А журналист — человек подготовленный, образованный, профессионал всё-таки.

Старик, кряхтя, поднялся, неспешно, шаркая по паркету, подошёл к окну, отвёл рукой занавеску и, задрав голову, так что сквозь седые пряди отчётливо проглянула розовая круглая лысина, как у бенедиктинского монашка, уставился вслед уходящему клину. Образовалась неловкая пауза. Так же, не отрывая прищуренных глаз от неба, тихим, осевшим голосом он проговорил:

— Но это же правда, так оно и есть, так они думают… — Он смолк. Медленно опустил голову и вернулся в свое кресло.

«Он сильно сутулится», — заметил гость про себя, а президент продолжал каким-то немощным голосом:

— Они не любят меня. Для них я зловещая ветошь, дубина в руках тёмных сил, которые сгубили мир. Всех собак вешают на меня. И пусть, ладно. А журналисты врут, постоянно врут. Они думают не о том, о чём спрашивают. Образованные, подготовленные, но почти всегда они инструмент в нашем не очень-то чистом ремесле. Не стану же я вести разговор с дрелью. Да и к чему они мне? — Очередной вздох прервал его речь. — А знаете, мне больше понравились голоса с улицы. Живенько, знаете, как сквозняк из кабака. Но я бы не рискнул повторить эксперимент ещё раз.

— М-да, — заметил Викентий Леонидович. Черты лица его отяжелели и вытянулись ещё больше. Лоб покрылся испариной.

— Очевидно, за мной шпионят, — неожиданно сообщил президент. — Это всегда чувствуется, когда за мной шпионят. Иногда мне кажется, что все они флики, все работают на спецслужбы. Да что говорить, так оно и есть. Я всегда умел отличать редакционное задание от задания для ищейки. Осталось только понять, зачем я им сдался теперь?

А если серьёзно, — поспешно, но не изменяя интонации, продолжал президент, видимо осознав наконец, что перед ним как раз самый что ни на есть натуральный журналист, — я больше не вижу смысла в подобных встречах, да и лень мне устраивать представления, в которых самому приходится участвовать. Ну согласитесь, что я могу сказать? Не подумайте, что я презираю вашу работу, это такая форма откровенности. Даже среди самых опытных журналистов в общем-то не бывает настоящих друзей. Исключая, разумеется, вас, Викентий Леонидович. Вам я с удовольствием дам интервью, зная, что ваш ум и принципиальность гарантируют адекватное понимание моего сегодняшнего положения. Ведь так, дорогой друг?