Читать книгу "Изыде конь рыжь... - Kriptilia"

честя себя мальчишкой, сопляком и дураком, все же поднялся на холмик, кинул снежком в уже не чужое, не случайное второе слева окно. Она вышла через пару минут, в наброшенной на плечи шубке, теплая и бледная, с припухшими губами. Ульянов взглянул ей в лицо, и захотелось ему сказать, что будет у нее мальчик. Давно еще подслушал, как теща говорила жене: мол, если у женщины лицо сильно меняется, значит, беременна мальчиком – у матери, как в зеркале, все будущие сердечные привязанности сына отражаются; а Анна была сейчас совсем не такая, как утром, как накануне вечером.

Нельзя было об этом всем думать. Она – любая – была чужая. Нельзя было думать, чья. Нельзя было мечтать – сумею утешить, удержу, отогрею.

- Мы выдвигаемся, Анна Ильинична. Благословите, – просто сказал Ульянов, и она молча приподнялась на цыпочках, поцеловала его в лоб...

Константина Лихарева подполковник Ульянов обязан был расстрелять на месте. Владимира Рыжего Ульянов расстрелять не мог: не террориста, предателя, убийцу убивал бы – соперника. Две эти мысли сталкивались за лобной костью, как гигантские глыбы льда. Подполковник оглядел попутчиков, без удобства разместившихся в железной коробке. Привычки – никакой, на каждом ухабе головами и локтями углы считают. Генерал-майора Парфенова транспортировали второй машиной, зайцевской, а здесь ехали чужие друг другу и Ульянову люди: математик-посредник, часто чихающий уроженец Востока и похожий на попа доктор с окладистой бородой.

- Так что там с условиями? И при чем тут вы, вы же не жандарм? – спросил Ульянов, привычно перекрикивая рев и лязг. Восточный красавец залился примечательного оранжевого оттенка румянцем.

- Я следователь по уголовным делам... перевелся недавно. Мне приказали сфабриковать дело – я ушел. – Тут он запнулся и дернул головой, на этот раз – не от тряски или грохота. Видно, обнаружил какое-то неприятное для себя совпадение. Ульянов даже догадался, какое. Сначала дать всему вокруг дойти до края, а потом отряхнуть прах ног – и прочь из места сего... – Я занимался Рыжим по полицейской линии! – Собрался и продолжил. Не безнадежен. – И меня поставили на него же по политической. Там долго объяснять, но в два года его на улицу вышвырнули, зимой. Вы танкист – клаустрофобию знаете? Ну, вот у него. И еще холод и темнота. Я сказал – можно в карцер ненадолго, просто нервы потрепать. На грани – но в рамках. А его на всю ночь в морозильник без света, в пенал. Он там стихи читал. Хорошее попадалось.

В машине произошли ожесточенные прения между гражданскими лицами. Ульянов не вслушивался. С девяти часов, со входа в город, в голове начался ледоход. Глыбы, бревна и камни налетали друг на друга. Аспирин не помог. Советчик устал огрызаться на воспитателей, обиженно спрятал нос в воротник. Подполковник сложил руки на коленях, прикрыл глаза – веки казались горячими, – еще раз пережевал услышанное. Скорость движения машины стала вдруг раздражать.

Мысль о том, что подвернуться каким-нибудь уголовникам или чьим-то недобиткам будет еще глупее, не помогала.

Подполковник Ульянов не стал бы договариваться с Лихаревым; не из патриотических чувств и не из брезгливости. Просто бесполезно. Как выразился господин директор Рыжий – «у него ничего не получится». А вот мальчишка, штатский, мелкий жулик, который продал Канонира за свой интерес, за свою версию домика с садиком и пообещал поддержку умеренной части комитета, завоевал доверие без усилий. Простой такой маневр.

Въезжать в родные пенаты на носилках генерал-майор отказался. Ульянов его понимал. Удивляло другое – на незадачливого ренегата Нурназарова Парфенов смотрел, как на любимого сына-отличника, от предложенной руки не отказался. Сложности жандармских отношений, впрочем, подполковника не очень волновали. Выпустить господина... господина Рыжего – нету никакого Лихарева и не было никогда, – отдать его господину Штолле, Зайцев распорядится о машине в полк, – и все. Забыть. Забыть.

В здании, на диво, царил порядок. Никакого переполоха. Хотя нет, вот – лампочка над дверью в подвал перегорела. Ульянов первым спускался вниз, во тьму, за ним – Штолле. Жандармы отстали еще снаружи. Получить пулю от кого-то не по разуму ретивого он отчего-то не боялся – и не ошибся. Никакой охраны там и не было, зато горел свет и сидел одинокий унтер-офицер при газетке с головоломками и стакане кипятка. Электрический чайник торчал из-под стола.

Увидел старшего по званию, хоть и армейского, вытянулся во фрунт.

- Где у вас тут Рыжий Владимир Антонович?

- В сто первой, как положено, Ваше...

- Открывайте. – Замешкался все же. – Открывайте. Я – командующий военным округом и военный комендант города.

Унтер-офицер, этакие «два рациона», двигался размеренно, но без вызывающей медлительности. Отпер ящик стола, вынул ключи, поглядел на часы, сделал пометку в журнале. Ульянов одобрил: порядок; Ульянов вскипел внутри себя. Шаги, щелчок замка: математик Штолле.

Тяжеленная крашенная серым стальная дверь плавно открылась. Холодом изнутри не повеяло – лицо еще помнило мороз улицы. Потянуло сквозняком, пылью, безжизненностью. Темнотой. Темнота пахла инеем. Хотелось еще аспирину.

Унтер-офицер вытащил наружу что-то, очертаниями мало похожее на человека, а когда оно было аккуратно опущено на пол, то показалось особо крупным рыже-коричневым сусликом в спячке. Твердое, безжизненное, округлое. Через мгновение Ульянов все-таки различил в суслике контуры человека, свернувшегося в позу зародыша, да так и закоченевшего. Рыжее – это была кровь.

Он просто никогда раньше не видел пыльной засохшей крови. Грязную – видел, а пыльной – да еще на таком фоне – не доводилось. Вот и ошибся. Из-за холода, видимо, лицо арестованного не очень опухло, хотя форму слегка потеряло – будто кто-то со злости несколько раз стукнул куклу молотком. А еще это было совершенно чужое лицо. Незнакомое. И вообще лежавший перед ним некрупный, астенического сложения человек мало походил на директора Рыжего.

«Вот так, – рассеянно подумал Ульянов, – ему и удалось убедить всех, что Рыжий и Лихарев – разные люди. Они, и правда, совершенно разные.»

- Он жив? – спросил Штолле.

- Дышит, – ответил унтер-офицер, прищурился на математика и с обращением не определился. – Застыл только.

- Здесь есть врач?

- Есть, ваше высокоблагородие, как не быть. И врач, и лазарет.

- Быс-стр-ро! – рявкнул Ульянов. – Бегом! Носилки и пр-рочее!..

Господа жандармы выбрали ровно сей недобрый час, чтобы войти в подвальное помещение.

- Приличные стихи, да? – поинтересовался Ульянов. – Штабс-капитан, отдайте господину генерал-майору его оружие. Или ваше. Не суть важно.

Парфенов смотрел не на него,