Читать книгу "Сталин - Дмитрий Волкогонов"

В конце войны Сталин испытал Жданова, если так можно сказать, на военно-дипломатическом поприще, когда тот вел дела с финнами, после того как в 1944 году с ними было заключено перемирие. В архиве Жданова сохранился ряд телеграмм Сталину. Вот одна из них:

«Товарищу Сталину И.В.

Товарищу Молотову В.М.

Сверхмолния

Сегодня, 18 января 1945 года, был у Маннергейма. Встреча проходила один на один и продолжалась около 2-х часов. Маннергейм сказал, что после многих лет вражды наступило время произвести коренной поворот в отношениях между нашими государствами. Военные оборонительные линии против СССР, я убедился, бесполезны, если нет хороших отношений. В 39 году Маннергейм, как он заявил, не хотел войны, как и войны 41–44 годов, в благоприятном исходе которой сомневался еще до ее начала. Выразил согласие на сотрудничество по береговой обороне, а на суше будет защищать страну один. Спросил, есть ли типовые договора? Я сказал, как будто есть, например с Чехословакией. Прошу указаний.

А. Жданов».

Ответил члену Политбюро не Сталин, а Молотов. Ответил жестко: «Вы забежали вперед. Заключение пакта с Маннергеймом, подобного тому, как мы заключили с Чехословакией, – это музыка будущего. Надо вначале восстановить дипломатические отношения. Не пугайте Маннергейма радикальными предложениями. Выясните лишь его позицию. Молотов».

Через день Жданов снова докладывает Сталину: «Вновь был у Маннергейма. Я сказал, что заключение пакта подобного чехословацкому – «музыка будущего», после восстановления дипломатических отношений. Маннергейм ответил, что он понимает: Финляндия как страна находится под надзором и пока не может иметь другой тип отношений с СССР. Было видно, как он разочарован». Далее следовали конкретные вопросы по линии Союзной контрольной комиссии. Сталин утвердил предложения советской стороны, подумав, возможно, что после войны можно будет использовать Жданова при решении и международных вопросов. К слову говоря, именно Жданов по поручению Сталина занимался делами Коминформбюро.

Зачем я делаю такие большие отступления? Чтобы показать: Сталин все время проверял людей, на которых делал ставку. Иногда – проверял долго, порой всю жизнь. Но не прощал ни одного крупного промаха. Жданов всегда оправдывал доверие Сталина, хотя, как знать, если бы не его скоропостижная смерть в возрасте 52 лет в августе 1948 года, не захватил бы и его ленинградский смерч? Его сын, Юрий Андреевич Жданов, считает, что Сталин в конце жизни отца так же к нему остыл, как вначале к Вознесенскому, Кузнецову, а несколько позже и к Молотову. Но что касается охлаждения Сталина к Жданову, то это предположения, основанные лишь на ряде косвенных доказательств Ю.А. Жданова.

Работая с 1944 года непосредственно в ЦК ВКП(б), Жданов показал себя жестким, безжалостным куратором идеологии и культуры. Догматизм насаждался не просто путем обожествления «теоретического гения вождя», он утверждался в сознании целой системой запретов: что можно и что нельзя показывать кинематографу, театру, сочинять писателям, музыкантам, писать философам и историкам… На каждом шагу были бесчисленные табу. Жданов их умело расставлял, чем оправдывал доверие Сталина. Духовная жизнь после войны также быстро закоченела, не успев оттаять после 1937–1938 годов. В ней появились свои многочисленные мумии догматизма.

В сборнике исторических рассказов и воспоминаний, изданном в 1979 году в Париже, приводятся впечатления очевидца, присутствовавшего в августе 1946 года в Смольном на докладе Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград». Приведу фрагмент воспоминаний, подписанных инициалами Д.Д.:

«Докладчик вошел с правой стороны, за спиной публики, сопровождаемый большой группой людей. В руке у него была папка. При электрическом освещении волосы ярко блестели. У него был вид человека, хорошо поспавшего и принявшего ванну. Все встали. Раздались аплодисменты. Докладчик подошел к трибуне. Было пять вечера. Как обычно, был предложен президиум из видных деятелей литературы. Даже чуть-чуть посмеялись, потому что писатели забыли предложить в президиум собственного секретаря Прокофьева. Докладчик улыбнулся и вполголоса пошутил. В зале быстро установилась тишина. Докладчик минуту помолчал и стал говорить. Через несколько минут установилась невероятная тишина. Зал онемел и окаменел. Его все более замораживало, и за три часа он превратился в твердую белую глыбу. Доклад ошеломил. Люди расходились молча». Таким был Жданов, один из высших интеллектуальных надсмотрщиков Сталина, хранитель его идеологических мумий.

Суслова многие в партии, кто знал его действительную роль, называли «серым кардиналом». Он и Маленков были одними из основных жрецов аппаратной работы; Сталин в полной мере оценил его (как и Шверника) после своего 70-летнего юбилея. Все было организовано, по мнению «вождя», превосходно. Идеологическая сторона юбилея была в основном за Сусловым. Думаю, лучше всего могли бы характеризовать Суслова его собственные высказывания, допустим, о Сталине и Хрущеве. Высказывания до их смерти или смещения и после. Я не собираюсь приводить эти диаметрально противоположные, как будто принадлежащие совершенно разным людям суждения. Словом, Суслов никогда не отличался принципиальностью в том, что касалось «вождей». Молился лишь тому, кто был у руля, и безжалостно топтал ушедшего.

Худой, болезненного вида человек, ходивший всегда в поношенном костюме, он тем не менее более других ценил жизненные блага. У Суслова было ярко выраженное «шлагбаумное» мышление: не пускать, не разрешать, не позволять, не потакать. Его побаивались не только люди среднего уровня, но и находившиеся рядом с ним. Тридцать пять лет, начиная с 1947 года, он в качестве секретаря Центрального Комитета заправлял идеологией. Этот человек сделал очень многое для цементирования догматизма в отечественном обществоведении не только при Сталине, но и после него. Главный идеолог партии, однако, не смог за десятилетия своей работы в ЦК выдвинуть хоть сколько-нибудь запоминающуюся свежую идею или концепцию. Этот человек всю жизнь был хранителем догм сталинизма, а затем, формально отринув Сталина, не переставал всемерно способствовать консервации его старых мифов. Именно Суслов до самой смерти Сталина был одним из самых рьяных пропагандистов сталинских работ, «Краткого курса», который незаметно, несмотря на все усилия, терял свою «идеологическую силу».

После войны постепенно стало ясно, что этот «шедевр» исчерпал возможности для идеологического воздействия на людей. Началась не просто стагнация, а полное омертвление обществоведения. Сталин сделал новые «инъекции» с помощью своих брошюр «Марксизм и вопросы языкознания» и «Экономические проблемы социализма в СССР». Реагируя на многочисленные письма, вызванные, в частности, первой работой, некоторые из ответов Сталин, по своему обыкновению, предал гласности. В «Ответах товарищам» Сталин подчеркивал, что «марксизм не признает неизменных выводов и формул, обязательных для всех эпох и периодов. Марксизм является врагом всякого догматизма». Хотя именно марксизм полон догм. Но в данном случае Сталин, естественно, отождествлял свое «учение» с марксизмом. Новые работы Сталина, которые, кстати, писали ему крупные ученые, а он лишь придавал им типично сталинский вид, так же глубоко и безнадежно догматичны, как практически и все написанное им ранее.