Читать книгу "Энглби - Себастьян Фолкс"

Мне было тогда лет восемь, из папиного рассказа я почти ничего не помню, только общее впечатление. Серые корабли, и все там внутри жесткое. Даже над спальным местом, над самым лицом, стальная переборка в заклепках. За бортом без иллюминаторов ледяная морская вода, а внутри — теснота, духота и вонь подмышек и ног. Грохочут двигатели, пахнет дизелем. Питание — регулярное, горячее, но еда безвкусная, одна и та же, неделя за неделей. Долгие холодные вахты, когда смотришь в глаза вечности, время замерло, покачиваясь на волнах. Кожаные безрукавки поверх кителя. Большая часть конвоя скрыта туманом, так что порой не видно охраняемых судов. Но на капитанском мостике были начеку, ловили сигналы радаров и квакающих раций, пасли суда, словно драгоценное молочное стадо на лугу качающихся волн. Парням так хотелось на берег, на любой, где был бы хоть какой-то еще цвет, кроме серо-стального, как обшивка, серо-свинцового, как вода, темно-синего, как морская форма, и дымчато-серого, как туман.

Британское торговое судно получило пробоину и тонуло. Корабль отца, «Несравненный», изменил курс, чтобы пуститься в безнадежную погоню за немецким фрегатом. И опасную — неизвестно, где поджидает подлодка. Орудийные залпы в безбрежном тумане казались чем-то потусторонним. А «Несравненный» вернулся к тонущему судну, большая часть экипажа была уже за бортом, в пылающем пятне мазута среди ледяной воды, погибая от холода и огня.

Я помню, как в этом месте папа помотал головой. Никогда я не видел его на таком взводе. В ярости он кричал, что немцы нарочно подожгли вытекшее топливо.

Он стоял, чуть пошатываясь, перед камином, тыча пальцем мне в грудь.

Я понимал, что зрелище было жуткое, но завидовал отцу. Возможно, втайне он тоже гордился, но не мог объяснить почему. Не мог выговориться, снять с души этот груз. У него не хватало слов, он их не знал или не умел сложить в нужном порядке, вот и бесился.

Скорее всего, именно в тот вечер он меня впервые ударил. От отчаяния. Не то чтобы спьяну — думаю, от невысказанности. Ему так хотелось вызволить это дело из прошлого, показать людям, самому себе показать всю меру пережитого ужаса. Нарушить табу — ударить подвернувшегося под руку ребенка — было самым простым способом продемонстрировать, что ты видел, какова жизнь за гранью.

Так, по крайней мере, объяснили бы психологи. У них всегда есть причина и следствие. Все взаимосвязано, словно законы Ньютона применимы не только к небесным телам, но и к мотивации человеческих поступков. Скажем, закон тяготения: действие притягивается к действию с силой, обратно пропорциональной квадрату расстояния между ними.

А сам я думаю вот что: 1) папа мой был не особенно деликатным человеком и 2) сильно выпил.

А потом вошел во вкус. Не то чтобы этот «вкус» был зеркальным отражением, а потому — естественным проявлением гештальта, он же «травма». Нет. Просто отцу это понравилось.

Такова жизнь. Господи, а чему удивляться? Генетические различия человека и шимпанзе составляют всего два процента. И на пятьдесят процентов наши гены идентичны генам банана. Большая часть наших человеческих генов — это ненужный хлам, просто прихваченный по пути.

Homo sapiens, согласно нынешней трактовке теории эволюции, представляет собой собрание спящих бактерий — победителей в борьбе за существование.

Изящная ньютонова механика к человеческому поведению неприложима. Банан не ведает ни причин, ни следствий — можете сами его спросить.

Я встал пораньше, снарядил в поездку свой 1100-й: масло, вода, колеса, дорогой бензин из гаража на Джизес-лейн. Поздним утром я был в Рединге и сразу пошел к маме в гостиницу. Она смогла угостить меня только «открытым сэндвичем» — пол-ломтика багета с прозрачным кусочком ветчины, белым сыром и долькой ананаса. Мы сидели в гостиничном баре. Рядом какие-то закомплексованные бизнесмены взяли джин с тоником и пытались заказать блюдо с французским названием, которого не понимали ни они, ни официантка. Из колонок на стене громыхала суррогатная музыка. Себе мама взяла только томатный сок. Исхудавшая, лицо изможденное. Я отдал ей десять фунтов, которые оказались в куртке, висевшей в коридоре рядом с туалетными комнатами. Фунты произвели впечатление.

Надо было послушать в дороге что-нибудь свеженькое. Я зашел в торговый центр, сунул в карман кассету Элтона Джона Madman Across the Water, потом взял на стенде у кассы салфетку для дисков и честно за нее заплатил. Вернуться в кампус с его часами, лужайками и мощеными дорожками, но без Джен казалось невозможным, так что я поехал по М4 на запад, под Tiny Dancer, композицию, которую мне нахваливал Стеллингс. Еще он упоминал Come Down in Time, из другого альбома Элтона, под названием Tumbleweed Connection. Правда, там «дурацкая вокальная фразировка», по мнению Стеллингса. «Дурацкая» — термин не вполне музыковедческий. Но для попсы сойдет.

Я ехал сквозь Levon и Razor Face. Куда? Куда придется. Потому что, когда едешь, человек словно ближе. Увидев на указателе «Ньюбери», я вспомнил маму Джен, свернул с шоссе в город, откуда она (цитирую газету) «происходит». От чего именно в Ньюбери, интересно? От городских камней или круга шапочных знакомых? Кольцевая дорога вывела меня на юг. К границе с Гемпширом (Ньюбери, к сведению журналистов, находится рядом с Гемпширом, но не в нем), там я по указателям выехал в сторону Уинчестера. В Ромси купил карту, которая подсказала мне то, в чем я и так был почти уверен: я совсем близко от родных мест Дженнифер.

Вскоре стемнело, я ехал по центральной улице города Линдхерста, с правой стороны возникла большая деревянная гостиница, «Корона». Свернув под арку, я въехал на парковку. Молоденькая администраторша глянула на меня скептически — при мне не было багажа, — но сказать, что в этой громадине нет свободных мест, не смогла. Ужин в номер тут не приносили, поэтому суп из бычьего хвоста и пирог с мясом и морковью я ел в столовой, забившись в укромный угол. Пиво было только из кегов, шипучая дрянь. Я забрал из багажника бутылку «Джонни Уокера» и пил в номере, пока не уснул.

Утром оставалось проехать всего несколько миль. В Брокенхерсте я купил зубную щетку и пасту, зубы почистил в туалете кафе. Ландшафт переменился — пошли кусты дрока, торфяная почва, поросшая папоротником. Одна деревушка называлась Гуз-Грин — «Гусиный лужок». Мелькали придорожные гостиницы с веселенькими вывесками. Проехав под железнодорожным мостом, я очутился в Лимингтоне.

Что я ожидал увидеть? Трудно сказать, но город должен был оказаться воплощением Джен. Дома в стиле «Аркланд», улицы, благоухающие ею. Тут все должно ею дышать.

Я припарковался на крутом подъеме центральной улицы. Люди здоровались, останавливались поболтать. А меня тут никто не знал. Никто не подошел, не сказал: «Это Джен-таун. Мы — его счастливые обитатели». Я превратился в невидимку.

Сейчас я видел то, что видели ее глаза. Состаренные непогодой кирпичные дома с поблекшими вывесками старинных заведений: «Рэнд и сын, галантерея для всех». «Женская и детская конфекция». Рядом еще один магазин одежды, на фасаде британские флаги, древки под углом в сорок пять градусов — кажется, они остались тут еще с юбилея королевы Виктории. А дальше, ближе к середине улицы, красовался особняк в стиле королевы Анны, где дважды в месяц собирается Ротари-клуб и постоянно работает адвокатская контора. Наверняка здесь часто бывал папа Джен — и как клиент, и как оппонент. На высокой балюстраде — афиша Лимингтонского хора. Уж не его ли имела в виду Сьюзан, сетуя на то, что присущая Джен самоирония дала сбой? Сбой в Лим-хор-кружке. Джен с ее непослушным контральто поставили во второй ряд?