Читать книгу "Мальчик из джунглей - Майкл Морпурго"

Я хотел задать ей кучу разных вопросов: как она уцелела во время цунами, откуда она знает маму-орангутана по имени и почему они встречаются как старые подружки? Но почему-то у меня не получалось заговорить. Слова никак не слушались, не желали выходить изо рта. А я не мог понять, почему так. И ещё я не мог понять, почему женщина в белом разговаривает будто издалека, я с трудом её слышу. Я же вижу, как у неё шевелятся губы. И лицо у неё такое участливое. Вот она протягивает ко мне руки. Я знаю, что она продолжает говорить, но её слова растворяются, теряются где-то. К горлу снова подкатывает дурнота. А потом вдруг наступает такая удивительная отрешённость. Меня вроде бы больше нет в моём теле. И хочется мне только одного: спать. И я изо всех сил борюсь со сном, потому что, если уснуть, я потеряю и Уну, и маму. И умру.

Но я ничего не мог поделать. Я неудержимо соскальзывал в сон. Последняя моя мысль была про Барта с Тонком: я подумал, что малыши, кажется, обо всём догадались. Поэтому они прижались ко мне ещё крепче, вонзили мне в кожу ногти – очень было больно. Я услышал крик – это кричал я, потому что меня затягивало в воронку пустоты.

9

Приют

Сколько прошло времени, я не знал. Я вообще ничего не знал – разве только то, что я болел. Потому что, приходя в сознание, я понимал, что лежу в постели и не могу шевельнуться. Меня бросало то в жар, то в холод. В комнате, где я лежал, часто раздавались какие-то голоса, но слов я не разбирал. Я даже не был уверен, что это настоящие голоса – может, они мне чудились. «Интересно, я умираю? – мысленно спрашивал я себя. – Значит, смерть – она вот такая?» Хотя из-за слабости мне было по большому счёту всё равно.

Я изо всех сил пытался прийти в себя. Очнуться уже наконец и понять, где я, чьи голоса я слышу и что они говорят. Но я почти всё время плавал в каком-то странном полусне, и у меня никак не получалось пробиться в настоящий мир со знакомыми местами и лицами. Наверное, я не терял надежды туда вернуться, но уверенности у меня не было. Неизвестно, где мне предстояло очнуться: в мире живых или в мире мёртвых.

Однажды утром я проснулся и увидел солнечный свет. Он лился через открытое окно возле кровати. Я лежал в маленькой комнатке. Надо мной был деревянный потолок, а с него свисал бумажный шар. У нас дома в прихожей висел точно такой же светильник. Абажур плавно покачивался. От окна веяло прохладным ветерком. Я вдохнул глубоко-глубоко. До чего хорошо заново родиться в мире живых!

Я потихоньку начал осматриваться, и тут в окно всунулся хобот Уны. Жалко, у меня не было сил ни сесть, ни даже просто протянуть руку и заговорить. Но ничего, скоро у меня всё получится.

Сначала я приходил в сознание лишь ненадолго: сон всегда подкрадывался как-то незаметно. Но когда бы я ни просыпался, Уна – ну, какая-то её часть – маячила в окне. И это очень меня поддерживало, у меня каждый раз настроение подскакивало. Что бы со мной ни стряслось, одно я знал наверняка: Уна стоит на страже и не бросит меня. Сплю я или бодрствую – Уна всегда на своём посту. Она то тянула ко мне хобот, то поглядывала маленьким слезящимся глазом, а то и просто приваливалась к окну грузным боком с розовым пятном. Ну и что, подумаешь. Это же Уна.

Иногда, пробудившись, я обнаруживал, что меня подпирает гора подушек. С подушками я частично мог разглядеть, что там, за Уной, – зелёная лужайка, вокруг понаставлены приземистые деревянные хижинки. Это место я помнил. За лужайкой простирались джунгли, и до меня долетал их шум. Снаружи кто-то приходил и уходил, но я не мог понять, кто это. А на лужайке вообще творилось что-то невообразимое. Иногда на ней было пусто – разве что пройдётся важным шагом павлин да пробежит один-другой орангутан. (Кажется, я даже видел Большого на опушке джунглей.) Но пустая лужайка могла мигом превратиться в детский сад для орангутаньей малышни. И за малышами обязательно присматривала женщина, одетая в белое, – нянечка или воспитатель.

Самые маленькие – вот умора! – носили подгузники. Некоторых кормили из бутылочек. Бо́льшая часть юных орангутанов играли, носились, валялись, ползали по своим воспитателям. Я, конечно, высматривал Барта с Тонком и Чарли, но, даже если они там и были, я их не узнавал. Слишком уж много малышей, и все на одно лицо.

Случалось, и взрослые орангутаны бродили неподалёку от ребятни. А ещё там всегда была та дама в соломенной шляпе. Она возилась с малышами или, сидя по-турецки на траве, играла с обезьянами постарше. Пару раз мне показалось, что я узнал маму Чарли – Мани, так, кажется, звала её женщина в соломенной шляпе? Память моя понемногу приходила в порядок, воспоминания уже не так путались, но всё равно оставались довольно обрывочными. На той обезьяне тоже висел детёныш, но сказать твёрдо, что это Чарли, я бы не смог. Я вообще мало что мог сказать твёрдо. Весь этот орангутаний детский сад – несусветица какая-то. Я порой сомневался, что мне всё это не привиделось в каком-то безумном сне.

Вот в чём я точно не сомневался, так это в Уне. Уна была настоящая, и она стояла возле моего окна. Ночью я не мог её видеть, зато слышал, как она бурчит, кряхтит, чавкает и, конечно, пукает. С этим делом у неё всё обстояло как надо. Её пуканье стало моей любимой колыбельной. Каждый раз, когда Уна пускала ветры, я убеждался, что она мне не пригрезилась. Потому что запах-то я чувствовал. Звук и запах меня обнадёживали, говорили мне: Уна рядом! И благодаря этому я мало-помалу учился быть живым. Быть заново рождённым в этом мире, каким бы диковинным он мне ни казался.

А иногда я чувствовал запах лаванды. Несколько раз рано утром я просыпался и видел у своей постели женщину в соломенной шляпе – она читала или писала, сидя на стуле. Время от времени мне казалось, что это всё-таки моя мама, потому что от мамы тоже пахло лавандой. Но потом женщина заговаривала со мной, и я сразу понимал, что нет, это не мама, у мамы выговор совсем другой. Мама же погибла во время цунами, вспоминал я. Это была очень горькая правда, но всё же правда. Эта женщина не моя мама.

Мне не терпелось поговорить с ней. Я даже не знал, кто она. Она разговаривала со мной, измеряла мне температуру, сообщала, что я уже выгляжу гораздо лучше. Она меня кормила и купала, но я был слишком слаб, чтобы произнести хоть слово. День шёл за днём, а я тщетно силился заговорить. Она видела, как я мучаюсь, подбадривала меня. Но одни эти попытки отнимали у меня много сил, и в итоге я проваливался в сон. От этого я злился, но поделать ничего не мог. Пока что я нуждался во сне.

С одной стороны, мне было нужно спать, а с другой стороны, спать я боялся. Это всё из-за сна, который я видел из раза в раз. Сон всегда заканчивался одинаково, и это был кошмарный конец. Начиналось всё хорошо: я довольный и счастливый еду по джунглям верхом на Уне. Потом играю в реке, и это тоже прекрасно. Дальше я оказываюсь в спальном гнезде на дереве вместе с Чарли, Бартом и Тонком. Они все в подгузниках и ползают по мне. И ещё с нами почему-то та женщина в соломенной шляпе. Ну и тут тоже ничего плохого, а наоборот, даже весело.

А потом внезапно вокруг нас вспыхивает пожар. Задыхаясь от дыма и спотыкаясь, я бреду наугад; я пытаюсь отыскать папу. Но папа куда-то исчез. Я бросаюсь бегом через джунгли, а за мной по пятам гонятся собаки. Потом я выскакиваю на берег моря и вижу, как зелёной стеной наступает громадная волна, и мама пытается спастись, но волна поглощает её. Мне в рот затекает солёная вода, и я знаю, что тоже сейчас утону.