Читать книгу "Сеул, зима 1964 года - Ким Сын Ок"

И это сильнее ощущалось, когда я вспоминал лицо Со — мужчины средних лет, ещё одного жителя дома в Чхансиндоне.

Когда на трущобы опускается вечер, воздух становится ещё более спёртым. Возвышающиеся вдалеке в центре города здания с одной стороны освещены вечерними лучами заходящего солнца, а с другой образуют длинные-предлинные тёмно-голубые тени. И кварталы бедняков существуют в этих тёмных тенях.

Люди самых разнообразных профессий, названия которых не встретишь в учебнике, возвращаются сюда, стирая со щёк липкий пот, и сразу же их хмурые лица расправляются, словно надувные шарики. Мужчины с оголённым торсом, собравшись в кучку, без умолку галдят; ребятишки, радостно визжа, бегают вслед за трамваями, которые, проезжая по улице, чуть ли не задевают дома и крыши. Женщины, что вытащили на улицу жаровни и, водрузив на них кастрюли, мешают в них какое-то диковинное варево, содержимое которого каждый раз разное в зависимости от обстоятельств. И то, что варится в одной кастрюле, отличается от соседней гораздо больше, чем климат разных стран. Будто ведьмы, они закладывают в чаны загадочные компоненты и варят каждая своё особенное зелье.

Вечером в трущобах очень даже суматошно. Подвыпивший мужик, выкрикивая что-то несуразное, возвращается домой и, показывая заработанные сегодня деньги, тащит за собой приятелей в кабак. А вслед за ним выбегает жена, размахивая кулаками, выхватывает из рук несчастного деньги и исчезает в доме, и тогда оставшиеся, сочувственно улыбаясь, пытаются утихомирить вопящего от возмущения мужа. С рынка, что расположился поблизости от бедняцкого квартала, несёт тухлой рыбой, а из центра города ветер наносит пыль, и когда начинают загораться мерцающие огни разбросанных тут и там лавок, мужчины, будто избегая их, набиваются в приземистые по сравнению с ними самими кабаки.

Я тоже, после того как поселился здесь, каждый вечер ходил в подобное заведение. Словно пузыри в мутной воде, в этом суматошном районе только кабаки были безмятежными и тихими. Разумеется, мужчины шумно галдели или, бывало, даже дрались до крови, но, когда это происходило не на улице, а в кабаке, не знаю уж почему, это выглядело вполне невинно…

Место, куда я постоянно ходил, называлось Хамхын, его содержала старуха из провинции Хамгёндо. Я усаживался в самом конце длинной лавки и, выпивая по рюмочке, что наполняла мне хозяйка, окунался в атмосферу этого места, которая прельщала меня гораздо больше, нежели выпивка. У меня даже и в мыслях не было с кем-то сблизиться, и я всегда сидел вот так, один. Проходило достаточно много времени, и после того, как мне казалось, что я достаточно опьянел, я расплачивался (хотя чаще всего брал в долг) и выходил на улицу. Когда я поднимал голову, на фоне ночного неба вырисовывался величавый силуэт Тондэмуна с его флюоресцентной подсветкой для привлечения туристов. Такое ощущение, что он и сейчас стоит перед моими глазами. Ночной Тондэмун…

Прошло совсем немного времени после моего переезда в Чхансиндон, и вот однажды вечером, когда я, как обычно, сидел на конце лавки, уставившись на желтоватую жидкость в стакане, рядом со мной грузно плюхнулся какой-то человек. Попросив у хозяйки стаканчик, он хлопнул меня по спине и заговорил. Этот огромный, одетый в поношенную военную форму мужчина лет сорока с густой бородой спросил у меня, не я ли тот самый молодой человек, что поселился недавно в доме, где живёт Ёнджа. Когда я ответил, что так оно и есть, мужчина, приветливо улыбаясь, сказал, что он тоже снимает в том доме комнату, попросил называть его Со и воскликнул, что давно надо было познакомиться. Хотя мы жили в одном доме, Со уходил рано утром, а я возвращался поздно вечером, поэтому до сего времени я даже и не подозревал о его существовании, но Со как-то случайно увидел меня и, по всей видимости, взял на заметку. Так и произошла наша встреча. По мере опустошения стаканов мне тоже захотелось поговорить, и я чуть ли не навязчиво спрашивал его, откуда он, где его семья, чем занимается. И Со без тени недовольства добродушно рассказал, что родом он из провинции Хамгёндо, а во время гражданской войны в одиночку перешёл на юг, и сейчас продаёт свою силу на всевозможных стройках.

Впоследствии мы с Со почти каждый день просиживали в этом кабаке. И с каждой нашей встречей я всё больше убеждался, что он большой добряк. Глаза у него были, как у европейца, с ярко выраженным двойным веком, и совсем не как у бедняков в них светился огонёк, отчего у собеседника могло даже возникнуть чувство неполноценности, однако он умел показать этими глазами свое дружеское расположение. Проницательностью особой он не отличался, наоборот — был человеком действия, умение шевелить мозгами было не по его части. Это подтверждал и неторопливый протяжный говор Со, совсем не похожий на говор выходцев из Хамгёндо — когда он говорил, его толстые припухлые губы шевелились также не торопливо. Его способность опустошать стаканы просто поражала. Похохатывая, он, бывало, говорил, что почти все заработанные деньги оставляет в этом кабаке, и это не так уж и плохо. Пил он от всей души, после чего не буянил, а просто любил покуролесить, словно малое дитя. Порядочно захмелев, мы выходили с ним в обнимку и, пошатываясь, шли по улице. А так как он был здоровенным, то получалось, что я обнимал его за талию. Прищурив один глаз, он частенько подмигивал в сторону ярко освещённого Тондэмуна, возвышавшегося на фоне ночного неба.

Как-то я спросил его, любит ли он ночной Тондэмун. В ответ Со переспросил у меня, неужели и мне он тоже нравится? Я сказал, что при свете дня это сооружение меня пугает, и становится как-то не по себе, так как кажется, что оттуда выскочит какое-нибудь привидение, хотя при флюоресцентном освещении, ночью, Тондэмун выглядит очень даже красивым. На это Со заявил, что любит ворота немного за другое: его охватывает волнение при виде Тондэмуна, будто это живой человек, и он им дорожит, словно близким другом. Впоследствии я узнал, что он имел в виду. И произошло это следующим образом.

Той ночью мы тоже были в кабаке, а когда вернулись домой, Со пошёл в свою комнату, а я — в свою, прямо в одежде завалился поверх одеяла и заснул. Не знаю, сколько было времени, когда кто-то меня разбудил, тряся за плечо. Это был Со. От него всё ещё несло выпивкой, но, было похоже, что он протрезвел. На мой вопрос, который теперь час, он ответил, что точно сам не знает, наверно, около трёх, и велел мне тихонько следовать за ним, так как он хочет мне что-то показать. Его голос напомнил шепчущихся по секрету мальчишек, которые отправились на поиски сокровищ. Поддавшись его настроению и следуя за ним, я даже умудрялся шикать на него, мол, тс, тише… В переулке горели фонари. Крадущейся походкой мы шли, избегая освещённых мест. По дороге я спросил у него, куда мы идём, он ответил, что к Тондэмуну. Какая же была необходимость идти туда, когда на улице комендантский час, и только фонари стерегут дорогу. Вращая полными тревоги и недоумения глазами, я послушно по-кошачьи ступал за ним.

Вскоре мы дошли до места, где стоял Тондэмун, освещённый до того ярко, что можно было пересчитать все до единой черепицы на его крыше, и спрятались в переулке напротив. Со огляделся по сторонам и, убедившись, что кроме нас никого нет, велел мне оставаться в этом переулке и наблюдать за тем, что он будет делать. Я затаил дыхание, сглотнул слюну и согласно кивнул головой, на что Со довольно улыбнулся и в мгновение ока — таким я его видел впервые — стремительно перебежал дорогу и спрятался в тени стены Тондэмуна, откуда снова глянул по сторонам.