Читать книгу "Сеул, зима 1964 года - Ким Сын Ок"

Я сильно переживал из-за того, что иногда, когда я пытался мысленно представить лица домочадцев этого зажиточного дома строгих правил, они заслонялись лицами жильцов из Чхансиндона, которые очень даже отчётливо всплывали в моей памяти. Может, конечно, это происходило из-за того, что время, проведённое мною в новом жилище, было не таким уж и долгим, однако, скорей всего, это случалось по той же самой непонятной мне причине, по которой я каждый раз испытывал чувство неловкости после пробуждения в комнате от дневного сна.

Сколоченный из досок дом, в котором я жил в Чхансиндоне, был очень маленьким, а комнат в нём было целых пять. Поэтому и говорить не стоит о том, что в каждую могли поместиться всего лишь один-два человека, которые лёжа занимали бы всё пространство комнаты. Из всех комнат более менее просторную и светлую занимала семья хозяйки, в комнате чуть похуже (хотя в отличие от остальных трёх, в неё не проникала дождевая вода), жила проститутка Ёнджа, которая всегда платила в срок. А в комнате, где было единственное в этом доме окно (пусть оно было грязное и в трещинах, заклеенных бумагой), жил усохший донельзя хромой мужчина лет пятидесяти вместе с десятилетней дочкой; на деле же и десяти ей нельзя было дать: только голова была большой, а из-за дистрофии щёки у неё ввалились, тельце же было до того маленьким и щупленьким, что она выглядела младше шестилетнего ребёнка. В оставшихся двух комнатах жили я и рабочий-подёнщик Со лет сорока.

Когда я переехал в нынешнее своё жилище, построенное на западный манер, и увидел ту заботу, которую проявлял дедушка по отношению к невестке, играющей на пианино «К Элизе», чья мелодия уже успела порядком поднадоесть, мне сразу же вспомнился тот хромой со своей тощей дочкой из дощатого дома в Чхансиндоне.

Дед на дух не переносил пианино, но считал недопустимым, чтобы пальцы невестки, занимавшейся фортепьяно в школьные годы, потеряли гибкость. Об этом даже и речи не могло быть — воспитание дедушки никак не могло этого позволить. Поэтому-то невестке и было выделено время для игры на пианино в этой чётко расписанной жизни дома. Такая же забота просматривалась и по отношению к учащейся в старших классах дочери. После ужина, когда наступало время занятий, она шла в свою комнату, а когда в десять часов вечера кухарка приносила чай, выходила в зал. Всё время до чая было выделено на учёбу.

А как же воспитывал свою дочь тот хромой из Чхансиндона? Каждый раз, проходя мимо их окна, я мог видеть, как его юная дочь сидела перед ним на коленях. И так как я мог наблюдать это зрелище почти всё время, пока проходил мимо их комнаты, то трудно сказать, в какое время эта худенькая девочка не сидела перед отцом. Такое впечатление, что она должна была сидеть в этой позе всё время, кроме тех моментов, когда, едва ковыляя, выходила варить рис или шла за водой, скособочившись на одну сторону. Окно было забито, поэтому я не знаю, что говорил хромой своей дочери, однако было видно, что он без остановки двигает губами. Учитывая, что перед девчонкой всегда лежали бумага и карандаш, наверное, это было время занятий. Хромой же не расставался с розгой. И не проходило ни дня, чтобы эта розга не опускалась на тело девчонки. Хромой хлестал дочь, как сумасшедший. А девочка, уже привыкнув, прикрывала голову тонюсенькими, словно у пятилетнего ребёнка, ручками, и, не проронив ни единой слезинки, ни единого звука, стойко сносила сыплющиеся на неё удары. Естественно, для меня так и осталось загадкой, чему в той сумрачной комнате хромой обучал свою дочь, и что за науки она постигала. Единственное, что я мог заключить, так это то, что обучение в той тёмной комнате с окном, проходило не зря — однажды поздней ночью я увидел, как хромой отец, согнувшись в три погибели у туалета, без устали жёг спички, с тревогой глядя на дочь, которую, видно, прихватил понос.

Ещё в моей памяти довольно ясно сохранилось лицо проститутки по имени Ёнджа.

Когда я пришёл встретиться с хозяйкой, обнаружив на дверях обрывок бумаги с надписью «Сдаётся комната», то именно Ёнджа, мывшая ноги у водопровода, закричала, обращаясь внутрь: «Хозяйка! Тут про жильё пришли узнать!»

После того, как я заселился, круглолицая с узкими щёлочками глаз Ёнджа, сказав, что ей девятнадцать лет, стала называть меня оппа[37]. И всего за несколько дней моего проживания в новом обиталище я почти сразу почувствовал к ней родственную близость, а всё благодаря природному обаянию Ёнджи. Показывая бордовый шрам на запястье левой руки, напоминающий червяка, она спросила: «Как думаешь, что это?» И, тяжело вздохнув, проговорила: «Когда-то давно я хотела покончить с собой и полоснула здесь ножом, но выявила, вот и мучаюсь теперь…» В уголках её глаз даже блеснули слезинки… Ёнджа меня частенько выручала и, бывало, даже угощала папиросами. Узнав, что я изучаю драматургию, она при каждом удобном случае приставала ко мне, мол, если станешь знаменитым, возьми меня в актрисы, ладно? Как-то раз, когда проходил конкурс красоты «Мисс Корея», она увидела в газете фотографию победительниц, одетых в вечерние платья с диадемами на головах, и, попросив нас с хозяйкой выступить в роли членов жюри, ушла в свою комнату, где нарядилась в бережно хранимый розовый ханпок. Затем вышла во двор и в невероятной тесноте стала чинно вышагивать, после чего подняла руку и спросила: «Ну как? Подойдёт?» А потом, рассмеявшись, сказала: «Не тяну я на мисс, правда ведь?» И весь тот день Ёнджа была раздражительной и нервной.

Ещё как-то она услышала про то, что в окрестностях Кванхвамуна[38]есть один прорицатель, который чрезвычайно точно угадывает судьбу по имени, так вот после этого Ёнджа стала уговаривать меня сходить к нему вместе с ней. А когда я сказал, что всё это нелепые выдумки, она сердито запротестовала, словно это она и есть тот самый прорицатель. «Если выяснится, что твоё нынешнее имя плохое, он подберёт новое, и ты сможешь стать очень даже счастливым человеком», — пыталась переубедить она меня. После нескольких дней её докучливых приставаний мне ничего не оставалось, как уступить, и я сказал, что схожу с ней, однако Ёнджа вдруг насупилась и пошла на попятную под предлогом того, что выйдет некрасиво, если в присутствии других выяснится её род занятий, так как этот вещун даже по имени может определить, чем данный человек занимается. Я подумал о том же, и сказал: «Ну, и не пойдём тогда!» Но Ёнджа, видимо, не могла до конца расстаться с этой мыслью, так как и позже несколько раз заводила разговор на эту тему. А в день моего переезда в новое жилище, Ёнджа с сожалением проговорила, что хотела попросить меня сходить до Кванхвамуна и разузнать про её имя.

Мелодия «К Элизе», к которой прибавилось мурлыканье невестки, достигла своей кульминации. И раз уж невестка начала подпевать, значит, скоро музыка прекратится. Мне это было известно по опыту. Я вновь улёгся на кровать.

На фоне бряканья пианино в этом благовоспитанном доме та моя комната с надписью «Все жители Чхансиндона — сукины дети!», и те, кто там жили, кажутся недосягаемо далёкими. То место находилось в совершенно противоположной стороне на расстоянии, которое невозможно преодолеть, сев на обычный автобус. И тот факт, что даже уплатив за неделю вперёд, я никак не мог расстаться с ощущением неловкости по отношению к этой комнате с белыми стенами, не означал ли, что я преодолел это ничем неизмеримое расстояние совершенно уж неожиданно, абсолютно не подготовившись к этому. Не знаю, жил ли я когда-нибудь в далёком детстве в похожей обстановке, но отчего-то проживание в этом доме на западный манер было слишком уж чуждым для меня и моей памяти.