Читать книгу "Под псевдонимом "Мимоза" - Арина Коневская"

* * *

Однажды Маша спросила Корфа, известно ли ему об экспериментах по воздействию на человеческий мозг, и если да, то можно ли молчать об этом? В ответ на столь прямой вопрос он, помрачнев, сказал:

— Мне понятен твой страх, Мари: если идеи, к примеру, проистекают открыто, ну из романов, фильмов и начинают на тебя давить, то ты все же сопротивляться-то как-то можешь, если сам, конечно, не дурак! Ну а если твое подсознание кто-то атакует тайно, а ты не подозреваешь ни о чем подобном, то так и обезуметь можно! Но научиться вскрывать такое воздействие — задача будущего…

Однако о чем бы ни говорила она с Корфом, в его словах всегда прорывалась тоска по России. Вот и месяц назад, встречаясь с ним в Кельне, Маша обмолвилась о несказанной красоте засыпанного снегом Лопатинска, о древнем монастыре, лежащем в руинах. В тот момент на лицо Вадима упала тень и он горько вздохнул:

— Эх, мне бы сейчас туда. Там — настоящая жизнь!

Тогда же Маша заговорила с ним и о вере, и он признался, что думает о Боге постоянно. Просто поверить в Него — не может! Нет-нет, он вовсе не отрицает реальное существование Иисуса Христа как лица исторического, даже как великого Пророка. Но поверить в Него, как в истинного Богочеловека, пролившего кровь свою во имя спасения человечества, умершего за нас на кресте и воскресшего — в это поверить он не может никак!!! Столь сильна оказалась закваска дяди Лео: подмосковного закрытого интерната, где с раннего детства в голову бедного Вадика вбивалось, что Бог — это выдумка слабосильных человеков… Удивительно, что в то же время в обязательную программу обучения будущих разведчиков входили оккультизм, астрология и хиромантия. Отсюда в представления графа о мире изначально внедрилось странное противоречие: он знал, что невидимые потусторонние силы существуют. В какой-то мере их можно даже обнаруживать, чтобы уметь защищаться от них… Ну а с другой стороны, можно абстрактно верить, что некие энергии исходят от Высшего Космического Разума, но Разум этот — вовсе не бог…

Однажды Корфа задело за живое, когда Маша сказала ему:

— Не алмазы народу нашему нужны, а прежде всего — пища духовная! Необходимо взращивать в человеке кристаллы духа, а не интересы к материальному благоденствию, ведь так?

Вадим взбрыкнул тогда:

— Конечно, отрицать, что «не хлебом единым жив человек», я никак не могу, однако без хлеба никто долго не протянет, ну а без промышленности, новых технологий и вооружения нас соседи проглотят вмиг, разве не так, Мари?!

Но потом все же согласился с нею, что для государства Российского возрождать церковь необходимо…

— Ведь должен же народ во что-то высокое и доброе верить, иначе и народом-то его назвать нельзя, без традиций нельзя, — так одобрил он устремления Марии вкладывать средства «Лайерс медикум» в монастырское строительство и восстановление сельских храмов.

* * *

В соборе было тихо и темно. К удивлению Маши, вместо отца Глеба у аналоя стоял незнакомый священник. Немного замешкавшись, она все же подошла к нему исповедаться, и во время службы, помимо воли, посматривала на него. Глаза странного монаха горели в полутьме, как угли. Голос был проникновенно глубоким, и всем обликом он магнетически притягивал к себе. «Какой-то темный ангел», — подумалось Марии.

А на выходе из храма отец Антоний подошел к ней и сказал, что назначен служить игуменом Никоном вместо отца Глеба:

— А вы — матушка Мария? Слышал, что помогаете монастырю. А сами-то вы откуда будете?

— Из Москвы я, отец Антоний.

— А чем вообще занимаетесь?

— Раньше преподавала, теперь же к тетушке своей подалась в ваши края.

— Приходите, матушка Мария, к нам почаще…

Мимоза шла домой, будучи в смятении: ведь говорить неправду, да еще священнику — страшный грех! А вдруг он и дальше интересоваться будет — откуда деньги, где муж и так далее? В монастыре-то ее никто ни о чем сугубо личном не спросил ни разу, даже игумен. И если для лопатинцев ее «легенда» была приемлемой вполне, то монаху-священнику, если спрашивать начнет — что сказать? Ведь в дела, связанные с Корфом, она не имеет права посвящать никого! Пребывая в тревоге и сомнениях. Маша так и не смогла ничего придумать…

В один из вечеров она была приглашена на день рождения к своей новой церковной знакомой — Галине Весловой. После окончания Московской консерватории перед этой талантливой девушкой открывались широкие возможности. Но она предпочла вернуться в Лопатинск к своим престарелым родителям-врачам и преподавала в местной музыкальной школе. Несмотря на милый характер и приятную внешность, до сих пор замуж не вышла. Маше показалось, что Галина была тайно влюблена в отца Глеба, нередко заходившего к Весловым на чай. Вот и сейчас, поднимаясь на высокое крыльцо, Мария услышала бархатный голос:

— Ты у меня одна заветная

Другой не будет никогда…

И войдя в гостиную, ничуть не удивилась, увидев за столом молодого монаха, перебиравшего струны гитары. Тихим хрипловатым баритоном ему подпевал хмурый незнакомец. Худое морщинистое лицо с тонкими чертами и глубоко посаженными умными глазами выдавало в нем незаурядность. Но во всем его облике проступало что-то сумрачно-неспокойное. И взглянув на вошедшую Машеньку, он словно уколол ее своими острыми зрачками.

— О наконец-то, Маша, проходи скорей! Позволь представить тебе Анатолия Николаича, наш земляк-лопатинец, — воодушевленно произнесла Галина.

— Удальцов, — отрекомендовался он, слегка привстав из-за стола.

А отец Глеб, на минуту прервавшись, сказал:

— Вот, матушка Мария, попрощаться зашел. Меня в Балашов переводят. Отец Никон решил поменять нас с Антонием местами. Тот ведь восстанавливал там храм Сергия Радонежского, и все вроде хорошо так было. Гм… никак не пойму, почему игумен его в Лопатинск призвал?

Маша, в свою очередь, не осмелилась в присутствии незнакомца вести расспросы о странном отце Антонии… Потом они все вместе запели «Вечерний звон», «Вниз по матушке, по Волге», «Белеет парус одинокий», а под конец «Шаланды, полные кефали, в Одессу Костя привозил…»

Поздней ночью под тихими звездами, по хрустящему от мороза снегу Удальцов, провожая Машу до дома, поинтересовался, когда она появится в Москве:

— Через две недели у меня выставка в Доме художника, приглашаю! Ручка есть? — бодро спросил он, желая записать машин номер.

— Очень тронута, спасибо, Анатолий Николаич! Но я еще не знаю, когда дома появлюсь. Лучше, если я сама вам позвоню, а?

— Буду рад, Мария! — с этими словами он достал из кармана своей обшарпанной телогрейки клочок бумаги и огрызком карандаша нацарапал свой номер. В этот миг свет от уличного фонаря упал на его обнажившееся запястье, украшенное татуировкой, что слегка шокировало Мимозу…

На кухне горел свет — Клавдия Васильевна пребывала в тревоге и при виде племянницы запричитала: