Читать книгу "От заката до обеда - Екатерина Великина"

Короче, если бы пучеглазый вьюнош таки собрался не «к вам», а к нам, живым бы он, подлец, не ушел стопудова, и у белом бы его и похоронили.

Про ребенка

Как это ни горестно, но сегодня я окончательно поняла: все, что я думала (и продолжаю думать) о собственном киндере, – полная туфта и очковтирательство. Ничто из запланированного не получилось, не сбылось ни одного прогноза, и все мои «розовые» гипотезы рухнули одна за другой. А уж сколько их было, этих самых розовостей…

Начнем с того, что на девятом месяце беременности я была уверена в том, что у меня родится нечто из рекламы «Линора», – розовожопое, вполне себе очаровательное и агукающее по поводу и без. Сейчас с полной уверенностью могу сказать, что хотя то, что родилось, было не без прелестей, от «Линора» оно было далеко, и в рекламе его бы сняли навряд ли. Вот если бы кто-нибудь удумал рекламировать солидол, то мы бы, безусловно, обогатились… Но сумасшедших, к сожалению, не было. Видимо, твердая смазка прекрасно расходится и так. Впрочем, все вышеперечисленное не мешало нам думать о том, что Фасолей, – юный Аполлон, все, что он делает, – божественно, а если бы кто-то удумал бутилировать экскременты нашего отпрыска, то ему бы дали Нобелевскую за изобретение средства от облысения.

Через пару недель наша вера в Фасольца пошатнулась. Божество орало с утра до ночи, тратило семейный бюджет, а лысые за дерьмом не приходили. Чтобы укрепиться в начинаниях, мы углубились в книги по материнству. Материнство пообещало что «к двум месяцам ребенок начнет реагировать на погремушки». В качестве доказательства дитячьего интереса к пластику приводилась фотография благолепного младенца с целлулоидным поросенком. «Хо-хо», – сказали себе мы и побежали в магазин за свинарником. Стоит ли говорить, что к тому моменту, когда материнство планировало просветление, наш дом напоминал склад китайского контрфакта. Впрочем, уже через неделю стало понятно, что младенец с поросенком из учебника – суть лошара и не знающий жизни простолюдин. Настоящие божества никогда не оскорбляют свои руки непотребной пластмассой, а посему к игрушке должна прилагаться некая куражная обезьяна, которая и обязана отвечать за экшн. Так как денег на покупку специально обученного животного у нас уже не было, на сцену вышел папенька. И хотя роль примата далась ему не сразу, со временем он так освоил мастерство, что вполне может прокормить себя на этом поприще.

Чтобы окончательно не съехать с катушек и не дай бог не пропустить какой-нибудь судьбоносный момент в божественном развитии, мы вновь обратились к книгам. Обещанное не могло не радовать. «К полугоду ребенок начинает ползать и уже умеет сидеть», – рассказывал доктор Спок. Впрочем, о том, что к полугоду ползают и сидят исключительно халдеи и прочее жлобье, докторишка явно умалчивал. Божество «за здорово живешь» не сдавалось и за бесплатно не то что сидеть, даже голову поворачивать не желало. Посему все силы были брошены на поиск массажиста достойного быть допущенным к божественному телу. После уплаты 200 долларов чудо таки свершилось, и мы стали свидетелями Божьего промысла. И не важно, что Божество промышляло в основном ушными палочками, спичками и прочей дрянью, валяющейся на полу. Мы все равно были довольны. Ибо материнство утверждало, что от ребенка ползающего до ребенка ходящего – всего ничего.

В те далекие времена ребенок ходячий виделся нам чем-то вроде высшего идеала. Мы с умилением представляли себе младенца, чинно прогуливающегося по комнате и складывающего домик из кубиков. Мечты не замедлили себя явить. Явь оказалась страшной. Потому что на самом деле в вопросе «пошел или не пошел ребенок» хождение имеет весьма второстепенное значение. Гораздо важнее, куда ребенок пошел.

И если дети доктора Спока ходят кругами, изредка останавливаясь для тихих игр, то Фасолец предпочел модернизироваться в «Ф18 Хорнет» (3000 км/ч, высота 20 000 метров, «плевал я на твои игрушки, мама»). Что касается тихих игр, то они свелись к конспиративному поеданию кошачьей жратвы, вываливанию белья из платяного шкафа и обгладыванию классической литературы.

Кстати говоря, прогноз Спока о том, что к году ребенок обязан говорить не менее десяти слов, сбылся также весьма своеобразно. Потому что к году мы говорим 128 слов, а именно «на-на-на-на-на-на-на…», что вкупе с вытянутым указательным пальцем означает «дай мне, мамочка, вон ту херню, которую давать нельзя».

Без умственного развития тоже не обошлось. Конечно, пирамидки мы не собираем, но вот двинуть пирамидкой можем так, что ум наружу через уши вытряхнется. Думаю, «Чикко» бы чикнулось от такого применения собственной продукции, но к счастью, они о нас не знают.

О торговле

Надо сказать, весь последний месяц я отчаянно маялась гардеробом. Тухло лежащее на полках шмотье настроения не прибавляло, а вовсе даже наоборот – печалило и расстраивало. К концу месяца стало так плохо, что я поняла: надо действовать, и действовать решительно. Проблема была в общем-то небольшой и вполне преодолимой: требовалось всего-то убедить супруга в том, что надеть мне нечего (впрочем, как и всегда), а ломящиеся полки шкафа – не более чем иллюзия для впечатлительных. Так как я девушка во всех отношениях опытная и в прошлой жизни была не землекопом, как большинство, а сборщиком налогов, как избранные, ™ рекламная кампания «Подайте Катечкиной» развернулась весьма стремительно. В качестве оружия массового поражения была выбрана виды видавшая нафнафовская кофтейка с цветуечком на груди. Хрен его знает, кто в их свинской компании сей кофтец проектировал, но изделие прямо-таки создано для того, чтобы им супругу в морду тыкать и уповать на бесцельно прожитые годы…

Так вот, вооружившись кофтейкой, цельную неделю устраивала я репризы и прочие театрализованные выходы. Экспромты даром не прошли: к концу срока супруг окончательно уверовал в то, что кроме кофточки, надеть мне нечего, а «лягушонка в коробчонке» – вовсе даже не сказочный персонаж, а вполне реальная катечкинская биография.

Так я оказалась в Манежке.

Покупки отчего-то не задавались: терзаемая типично нищенской проблемой «чтобы такое отоварить, чего еще не было», грустно ходила я между рядов и кляла злую судьбу. Как большой печальный пароход, плыла я в толпе розовых мокрощелок, и не было мне выхода… Под конец меня взяла такая злость, что, казалось, еще секунда – и, плюнув на все условности, куплю себе розовое пальтецо и какую-нибудь поросячью шляпку с копытцами для комплекта. Ан нет!

Оно висело в соседней секции! Чудное черное пальто в облипку, до колена, с офигительными шерстяными рукавами.

Существенных минусов было только два: во-первых, пальто стоило дороже 500 долларов, и, приобрети я его, мне пришлось бы завтракать исключительно соевыми сосисками. (Правда, изделие было настолько прекрасно, что, честно говоря, я бы и кошачьим дерьмом ради него трапезничала…) Но второй минус был значительнее – к пальту требовался комплект в виде сапожек, юбки и сумки. И вот если бы эта метелка, продавщица, держала свою пасть закрытой, то была бы я, Катечкина, в пальте. Так нет же ж, ее понесло (чему их там только учат, засранцев)… Как раз когда она подошла к тому, что «на шею неплохо бы шарфик», цветом лицо супруга сровнялось со стенами, и стало очевидно, что, в отличие от меня, кошачьим дерьмом он закусывать не будет.