Читать книгу "Задержи дыхание и другие рассказы - Ольга Гренец"

кожей, с пульсирующими энергией мозгами, как станет рваться к покорению непрерывно обновляющегося списка вершин – бедные, они всё ещё ждут, чтобы она их покорила. Она, например, хотела бы стать начальницей и даже начальницей начальника. Врываться на каждую встречу с улыбкой на лице и морем свежих идей. Максимально полно реализовать свой потенциал. Несомненно, будь она уже начальницей, ей легко было бы позволить себе регулярные депривации. А пока сойдёт и один раз.

Дон приехала в спа заранее и в зоне ожидания прослушала ксилофонную версию Lucy in the Sky with Diamonds – ту самую, что она ставила своей малышке перед сном. Считается, что эта музыка помогает расслабиться.

В назначенное время её пригласили раздеться, принять душ и войти в гондолу, заполненную очень солёной водой. Разработчики гондолы, отметила про себя Дон, старательно избегали прямых линий; и всё же, погрузившись в состояние невесомости, лишённая возможности хоть что-то видеть и слышать, Дон не могла отделаться от мысли, что её положили в гроб.

Она закрыла глаза, потом открыла. Никакой разницы. Тут же ей показалось, будто кто-то ползёт по правой ноге по направлению к животу. Потом она почувствовала запах тела, тот самый запах селёдки в масле, против которого, как учила мама, существует дезодорант. Темнота просто оглушила её. Кто же это додумался, что полная изоляция должна расслабить? Дон заставила себя глубоко вдохнуть и подавить панику; она представила себе очень молодого человека того же возраста, что и начальник: сидит себе за компьютером, проектирует эту гондолу, вращая её туда-сюда на экране в 3D. Молодые люди в наши дни слишком одиноки, ничего у них нет, думала Дон, работа да компьютерные игры, вот и все развлечения. Она пообещала себе, что изо всех сил будет стараться больше читать детям, обнимать их и построит с ними кукольный театр.

К концу сеанса Дон снова стала думать о начальнике. Она ему не нравилась. И дело тут не в возрасте или в том, что, услышав о решении Дон родить второго ребёнка, он окрестил её дочь «дублирующим механизмом на случай сбоя системы». Он грезил о больших контрактах с крупными компаниями – а фирме было их не потянуть. Дон убеждала его воздерживаться от обещаний, если заведомо понятно, что им их не выполнить. Должно быть, он злился на неё за это. В темноте, стоявшей у Дон перед глазами, она ясно увидела, что с ним происходит. Теперь она знала. Наверняка он считает, что она стоит на его пути, в то время как он собирается делать по-настоящему большие деньги. Он хочет избавиться от неё, это очевидно. В понедельник Дон выходить после декретного отпуска на работу, а в почте уже пришло от него уведомление о встрече в десять утра. О чём бы это? Она прекрасно знает, как это бывает с другими. «Приоритеты компании изменились, и ваша позиция больше не нужна…» Вероятно, он попросит, чтобы менеджер отдела кадров произнёс речь.

Дон пообещала себе, что не будет плакать на встрече, и чуть было не заплакала в гондоле. Перехватило дух: в кромешной тьме стало страшно утонуть в собственных слезах.

Побег

Неожиданные скачки в росте настигали нас каждые несколько лет, заставляя тела торопливо тянуться вверх и осваивать новые пространства. В раннем детстве нас перекладывали из уютных колыбелек в надёжные детские кроватки с бортиками, потом мы переселялись на раскладные диваны, потом их сменяли брошенные на пол матрасы, если семья была недостаточно обеспеченная, чтобы купить кровати-трансформеры на вырост. А мы всё росли и росли и продолжали перемещаться – теперь уже из дома в дом. Город рекламировал многоквартирные дома: «Идеально подходят для тридцатилетних с детьми».

Сорокалетним требовались высокие потолки и солидная мебель. Случалось, сорокалетняя, испытывая ностальгию по детству, начинала встречаться с кем-то лет двадцати с хвостиком, но романтические отношения трудно поддерживать чисто физически: ей приходилось приседать перед ним на корточки, а он самостоятельно не мог открыть дверцу холодильника и достать кастрюлю с бобами.

Меж тем молодые гордились своей ранней зрелостью. Женщинам льстило, когда окружающим они казались старше своих лет: да и им самим их тела, раздаваясь вверх и вширь, приносили всё больше удовольствия.

Пятидесятилетние перемещались в загородные дома. Здесь наконец-то они могли избавиться от чувства постоянной стеснённости, расправить плечи и заняться разведением кукурузы и подсолнухов, уходом за яблонями и грецкими орехами. Их восьмидесятилетние родители, большие и неповоротливые, находились уже где-то так далеко, что разговор с ними терялся в тумане. Восьмидесятилетних больше никто не слышал, даже сверстники. Каждый из них превратился в одинокий утёс, которому легче даётся общение с облаками, чем с себе подобными.

Ухаживать за ними было сложно; один только поиск укромных уголков и трещин, где у них притаилась боль, обрекал младшее поколение на долгие и изнурительные странствия. Шестидесятилетние для этой роли подходили лучше. Они оставались ещё довольно подвижными и могли принять на себя тяжёлый труд, которого требовал уход за восьмидесятилетними, а нарастающая тревога перед собственным будущим учила соблюдать деликатность.

Семьдесят семь – так решила одна женщина. Отличный возраст, чтобы умереть. Она ещё в состоянии разглядеть внуков; её услышали, когда она попросила сына подвести внуков поближе, хотя боялась брать их на руки: как бы случайно не уронить. Яблоня могла расслышать дуб, но до дуба слова гигантской секвойи доносились тихо, словно шорох. Эта женщина нацарапала записку так мелко, как только смогла: «Путешествие окончено. Люблю всех». Затем приняла снотворное и засунула голову в пластиковый пакет.

Задержи дыхание, пока не наступит будущее

Вентиляция вышла из строя во всём доме – и это июнь, когда в Бруклине стоит невыносимая жара. Вчера моему малышу исполнилось четыре недели; я кормлю его на диване в гостиной, но ему никак не взять грудь, потому что она вся мокрая от пота. Я вытираюсь, он делает несколько глотков, опять теряет сосок и должен начинать всё сначала. Он устал, он выглядит несчастным. Мне хочется плакать. Такая безысходность, словно на нас обоих свалилась вся тяжесть глобального потепления, и никуда от него не деться.

Несколько лет назад, когда мне было двадцать девять, я перебралась из родительского жилья в Бронксе в квартиру, расположенную в цокольном этаже, и тут же почти все мои вещи уничтожил ураган «Сэнди». Но нынешняя душегубка будет почище урагана, в неё я переехала незадолго до рождения ребёнка – всё искала квартиру повыше и чтобы после ремонта. Эта авария – именно то, чего я пыталась избежать.

Ребёнок злится. Он борется с грудью и так старается, что делается пунцовым. Я поднимаю его и прикладываю к плечу, прямо-таки заставляя себя дышать. С усилием отрываюсь от дивана, делаю несколько кругов по гостиной и кухне, иду в туалет, ванную, моюсь, удерживая его сначала на одной руке, потом на другой.

Сейчас восемь утра, а днём, разумеется, температура и влажность повысятся. Надо бы прогуляться, но уже мысль, что придётся вылезать из норы, а там будут люди, невыносима. Я съездила два раза к педиатру, с меня довольно. Не хочу ни с кем разговаривать, не хочу отвечать ни на какие вопросы. Не желаю, чтобы люди судили обо мне и моём ребёнке. Забудьте про нас. Даже думать не могу о том, что нас станут разглядывать.

Наконец каким-то чудом малыш успокаивается. Пристально глядит неизвестно куда – на моё левое ухо? Антон, Антошка, маленький человечек c красноватой кожей; когда он злится, из-за россыпи прыщиков его нос и лоб становятся похожими на минное поле. У нас уже была первая стычка с родителями из-за этих прыщей. Мама хочет, чтобы я обратилась к специалисту, а отец считает, что таким образом мои родильные гормоны покидают его тело.