Читать книгу "Удивительные истории о мужчинах - Эдуард Овечкин"

– Груздева, спасибо. Гусев, дальше.

Толстый Гусев, подперев руками оба подбородка, начинает бубнить вторую главу «Капитанской дочки».

Мы киваем друг другу на Подобедову – она за второй партой у окна, рядом с тощей Груздевой. Нам видна только Ольгина спина, легендарные сиськи скрыты. Но мы-то знаем, что они никуда не делись, и перемигиваемся.

Танька Оленина сидит прямо передо мной.

«Ну и пусть „дэ два эс“», – думаю я, разглядывая Танькины волнистые черные волосы. «Вырастут, куда денутся…»

Танька неожиданно оборачивается, показывает мне язык и, усмехнувшись, утыкается в хрестоматию.

Галдеж в классе стоит знатный – Гусева вообще не слышно. Пластиглаз смотрит одним своим глазом, настоящим, куда-то в окно. Другой, мертвый, смотрит в пустоту.

Солнце наискось бьет по окнам. Рамы плотно закрыты, заклеены еще с зимы.

– Спасибо, Гусев, – говорит Пластиглаз.

Гусев облегченно вздыхает, закрывает хрестоматию и укладывает на нее голову.

Ежова приготавливается читать и уже устраивает перед собой поудобнее книгу, как Пластиглаз вдруг произносит:

– Сегодня ровно пять лет, как погиб, не умерев до конца, мой друг Саша Ковалев.

Те, кто расслышал, осекаются на полуслове. Я толкаю локтем в спину Рината, трущего о чем-то с Конем, и кореш испуганно поворачивается.

Показываю ему в сторону учительского стола.

Пластиглаз встает и смотрит на нас обоими глазами. Блин, носил хотя бы очки темные, что ли…

– Саша мечтал стать музыкантом. В Афганистане он успел написать несколько песен. Их и сейчас поют там. И здесь. Те, кто вернулся…

– Э, заткнулись там!.. – шипит вдруг Бравер на склонившуюся к уху Груздевой Подобедову. – Сисек много, ума мало, – уже совсем тихо добавляет Димон, но все слышат.

Некоторые ржут, но тут же осекаются.

Подобедова окидывает Димона презрительным взглядом и отворачивается к окну.

Пластиглаз, не обращая внимания, продолжает:

– Трудно за то короткое время, что осталось у нас до звонка… Трудно рассказать вам, что за человек был Саша Ковалев. Как мы подружились с ним в учебке. И как попали в одну роту в Кундузе. Или какие замечательные у него папа с мамой. Я не буду рассказывать вам, как Саша попал в плен. Я вообще не знаю, имею ли я право рассказывать вам про него…

Голос Пластиглаза теряет свою бесцветность, дрожит.

– Его подбросили через несколько дней после взятия в плен. Ночью. Скинули метрах в двухстах от наших палаток. Часовые заметили движение, открыли огонь. «Духи» – так в Афганистане называют душманов – ушли. «Душман», кстати, в переводе означает «враг». Они нас называют «шурави», то есть – «советский». Вот так вот – мы их «врагами», а они нас «советскими». Мы для них хуже врагов. Мы для них вообще не люди.

«Хорошо, – думаю я, – историчка не слышит… Член партии, со стажем…»

– «Духи» ушли, а Сашка остался на камнях. Я долго думал… Наверное, было бы лучше, если б часовые тогда попали… Хотя бы в Сашку.

Пластиглаз говорит тихо, но мы слышим каждое слово.

– Они отрезали ему все, что можно отрезать у человека. Язык, нос… Прокололи барабанные перепонки и отрезали уши. Выкололи глаза. Отрезали половые органы… Они четвертовали его – оставили лишь обрубки вместо ног и рук. Совсем короткие… Среди них был хороший медик – перетянул, где надо, жгутами, где надо – прижег… Остановил кровь… Обколол морфием даже. Очень хотелось им, чтобы Сашка не умер.

Пластиглаз замолкает.

Никто из нас не шевелится.

Пластиглаз подходит к окну и долго – кажется нам – смотрит на улицу.

– Сашка выжил. Его отправили в Ташкент. Таких ребят, без рук и ног, у нас называют «самоварами». У которых из всего, что было, один крантик и остался… У Сашки не осталось ничего. Сейчас он у родителей, под Калугой. Я ездил к ним на выходные. Сашке недавно исполнилось двадцать пять. Это совсем немного. Чуть больше, чем вам сейчас.

Пластиглаз дергает верхний и нижний шпингалеты, рывком – слышен треск бумаги – открывает одну раму, за ней – другую.

В класс врывается шум улицы. Серый тюль занавесок выгибается парусом.

– Зачем я это вам рассказал?.. – пожимает плечами Пластиглаз и достает из кармана пиджака пачку «Родопи». Чиркает спичкой и закуривает прямо в классе, выпуская дым в окно. Весенний ветерок заносит дым обратно.

Пластиглаз разгоняет его рукой, тушит сигарету о подоконник и выбрасывает в окно.

– Наверное, чтобы вы ценили то, что у вас есть. «Капитанская дочка» очень нравилась Сашке. Он учился в педагогическом. Любил рассказывать о Пугачеве…

Пластиглаз стоит у окна, и мы вдруг понимаем, что он плачет. Своим единственным глазом.

– Урок окончен. Домашнего задания нет, – привычным бесцветным голосом говорит Пластиглаз. – Можете идти.

Никто не встает.

Мы сидим, не глядя друг на друга.

Танькины плечи – прямо передо мной – мелко подрагивают.

С улицы доносится трамвайная трель.

Карина Кретова

Высоко задравши нос

Осанка. Подбородок прямо. Нос кверху!

Слякотный белорусский февраль 1988 года.

Нам нужно двуспальное одеяло!

Этими словами 32 года назад я встретила своего мужа, пришедшего со службы, и, не дав ему переодеться в гражданку, потащила его в универмаг. Муж терпеть не мог ходить в форме по городу, настроение у него немного подпортилось, виду не подал, снисходительно улыбнулся в надежде, что в универмаге этих самых одеял не будет.

В универмаге нужных мне одеялок, действительно, не было, но была милая девушка, которая разъяснила, что в городке у ракетчиков они точно есть. Засада была в том, что в городок пропускали либо военнослужащих, и муж мог туда беспрепятственно попасть, либо гражданских по спецпропускам, а у меня такого мандата в ту пору не было! Муж обрадовался и решил повернуть домой, но я решила, что меня как жену должны с ним пропустить, вот всенепременно, ибо для чего еще жены нужны? Вот именно, для того, чтобы по удостоверению мужа можно было попасть в любой нужный магазин.

Муж не разделял моего оптимистического настроя, но спорить не стал, а, с тоской вздохнув, сказал: «Ну, если хочешь, прокатимся, тем же автобусом вернемся назад!»

У самого КПП закрытого городка автобус остановился, открыл переднюю дверь, через которую заскочил солдатик с красной тряпицей на рукаве, на которой белой краской было намалевано «Дежурный», дверь за ним захлопнулась. Медленно двигаясь по салону, серьезный боец смотрел в пропуска и удостоверения, тщательно сверяя наличность с фотографиями; подошедши к нам и глянув в удостоверение мужа, задал мне ожидаемый вопрос: «Ваш пропуск?»