Читать книгу "Love of My Life. На всю жизнь - Луиза Дуглас"

После кладбища я отправилась в кафе, где заказала стаканчик вина и хлеб с оливками. В кафе было много женщин. Нарядные и накрашенные, в изящных туфлях на высоких каблуках, с тщательно уложенными с гелем волосами, они громко болтали и смеялись в предвкушении веселого вечера. Улыбающийся хозяин кафе принес мой заказ.

Иногда, по вечерам, я ездила в Портистон и бродила вдоль берега, наблюдая за тем, как солнце садится в море. Я вспоминала, как смотрела на закат в детстве. Тогда кто-то — кажется, это был Маурицио — обнял меня за плечи и сказал, что если я прислушаюсь, то обязательно услышу тихое шипение, когда раскаленное солнце коснется холодной воды. Солнце садилось в тучу за островом Сил, и эта туча казалась мне облаком пара, поднимающимся над вскипающей от соприкосновения с солнцем водой. Я садилась на гальку и бросала камешки в темнеющую на глазах воду. Каждый раз, приезжая в Портистон, я собиралась зайти в «Маринеллу» и каждый раз передумывала. Мне не хотелось видеть Натали, не хотелось испытывать на себе ее подозрительный взгляд. В Портистоне я чувствовала себя более одинокой, чем где бы то ни было, но не приезжать сюда я не могла.

Глава 26

Окончив университет, Линетт устроилась на работу в лондонскую компанию звукозаписи. Теперь она наведывалась в Портистон лишь изредка, и я видела, что она изменилась, очень сильно изменилась.

Ее долгожданные визиты становились все короче, и когда она уезжала, наш большой гулкий дом казался совсем пустым, заброшенным и печальным. Линетт постоянно упоминала в разговорах какого-то Шона, и мы с матерью понимали, что очень скоро она окончательно осядет в Лондоне и мы потеряем ее.

Когда Линетт была с нами, дом оживал и наполнялся цветом. Мне было с кем поговорить, и я не сбегала из дома при каждом удобном случае. Хотя когда в университете наступили каникулы и в Портистон приехал Джорджи, я почти все время проводила с ним.

В тот год мне исполнилось семнадцать, и мы были практически неразлучны. Когда паром приближался к берегу, Джорджи давал гудок, и я под каким-либо предлогом удирала из дома и бежала на пристань. К тому моменту прибывшие машины уже начинали съезжать на берег, а отбывающие выстраивались в очередь, ожидая погрузки. Мы знали, что в нашем распоряжении почти час, прежде чем паром отправится в обратный путь. Разгоряченные и возбужденные, мы занимались сексом, спрятавшись под пандусом. Галька здесь была усеяна нашими презервативами, напоминающими каких-то причудливых морских обитателей. Господи, мне действительно казалось, что я люблю Джорджи. Мне нравился исходивший от него запах машинного масла, нравилась щербинка между передними зубами, нравилось его худое жилистое тело и узкое лицо. По вечерам нам хотелось пойти в паб, но ни в одном из пабов Портистона мне бы никогда не налили спиртного, потому что их владельцы знали меня с детства и, будучи добрыми христианами, уважали взгляды моей матери на алкоголь. Поэтому Джорджи седлал свою «Ямаху» и мы ехали за город, чтобы выпить сидра в захудалом садике одного из сельских пабов. Меня все время тянуло к Джорджи, и я впервые узнала, что такое страстное влечение.

А потом каникулы закончились и Джорджи уехал, а я, замкнувшись в себе, постоянно пребывала в мрачном настроении. Мне не хватало секса, сигарет с травкой, вечерних поездок на мотоцикле и запачканной машинным маслом джинсовой куртки Джорджи, которую мне так нравилось надевать.

Моя мать больше не страдала от мигреней. Теперь ее жизнь была заполнена делами церковной общины и мистером Хэнсли. Она была членом различных комитетов и обществ, помогала организовывать благотворительные завтраки, сбор средств на новую крышу, а также корпела над шитьем чехлов, чтобы заменить износившиеся на подушечках для молитв. Минимум раз в неделю наш дом наводняли пожилые мужчины и женщины. Они пили жидкий кофе, ели пресное печенье и обсуждали очередное мероприятие церковной общины. Мистеру Хэнсли нравилось председательствовать на этих собраниях, хотя я не понимала, почему члены комитета его терпят. В этом человеке меня раздражало абсолютно все: его манера раскачиваться на пятках, его лоснящиеся на коленях брюки, которые были слишком короткими, и поэтому, когда он садился, из-под них выглядывали поросшие рыжими волосами костлявые лодыжки. Меня раздражали его большие торчащие уши и гусиная кожа на красной шее. У меня вызывала омерзение его тошнотворная манера прочищать горло от накопившейся слизи, которую он сплевывал в носовой платок, чтобы потом изучить его содержимое.

Я брезговала прикасаться к вещам, которых касалась рука мистера Хэнсли. Мне почему-то казалось, что он не моет руки после уборной. Я мысленно составила список вещей, которые он когда-либо держал в руках, и избегала контакта с зараженными предметами. Так как я не могла быть уверена в чистоте кухонной утвари, я ела только ту пищу, которую приготовила сама, и предпочитала делать это руками. В результате я сильно похудела, но мне шла худоба. Я тосковала по Джорджи. Мне хотелось поскорее заглянуть в его глаза и увидеть там свое отражение.

В отличие от меня моя мать была счастлива, как никогда, несмотря на то что ужасно скучала по Линетт. Каждый раз после ее отъезда мать тратила два дня на генеральную уборку ее комнаты, стирала шторы и постельное белье. Она хотела, чтобы комната всегда была готова к приезду любимой дочери.

Не могу сказать, чтобы я чувствовала себя сильно нелюбимой, но я знала, что когда настанет мой час, мать только обрадуется моему отъезду. А пока мы кое-как уживались вместе. Между нами было нечто вроде неписаного соглашения: я веду себя относительно благоразумно, одеваюсь более-менее прилично и не даю соседям повода для сплетен, а мать терпит мое присутствие и не третирует меня.

После отъезда Линетт привычный уклад нашей жизни был нарушен. К моей превеликой радости, мать перестала готовить. Теперь я могла сама делать себе бутерброды, натирать сыр и разогревать банки с томатным супом. Прежде чем сесть за стол, я тщательно перемывала все приборы, чтобы уничтожить любые следы, которые мог оставить на них мистер Хэнсли.

Мать жила своей жизнью, я — своей.

Если не считать дней заседания церковного комитета, в нашем большом доме всегда было очень тихо. Правда, мать иногда слушала «Радио-2» (ей нравились передачи Терри Вогана), но она испытывала одинаковое отвращение и к подросткам, и к «современной» музыке. Поэтому я никогда не приглашала к себе друзей и старалась ходить на цыпочках, когда мать была дома.

Другое дело, когда она куда-нибудь уходила. Тогда я включала радио на полную мощность и пускалась в пляс в гостиной. Я придумывала собственные танцевальные па, кружась и подпрыгивая на свободном от мебели пятачке.

Потом я взбегала по лестнице наверх и начинала примерять все вещи, находящиеся в гардеробе. Я экспериментировала с прическами — зачесывала волосы наверх, закалывала сзади, заплетала в косички, выпрямляла, завивала и завязывала узлом на затылке. Потом я делала макияж и начинала гримасничать, наблюдая в зеркале за сменой выражений своего лица. Сексапильное выражение лица, надутое выражение лица, сердитое, скучающее, трагическое, безумное, выражение «иди сюда» и выражение «пошел вон». Наконец, одевшись рок-звездой, я снова сбегала вниз, настраивала радио на волну ретро-панка и начинала готовить себе что-нибудь вкусненькое. Когда матери и мистера Хэнсли не было дома, у меня всегда просыпался зверский аппетит, а при них мне кусок в горло не лез.