Читать книгу "В самой глубине - Дэйзи Джонсон"

Он положил ложку обратно в котелок. Подняв взгляд, он увидел, что Сара опять смотрит на него. Ему хотелось не нервничать так сильно всякий раз, как он ловил на себе ее взгляд. Язык с трудом помещался у него во рту, и он чувствовал, как щелкает у него в горле на выдохе.

Ты слышал об этом? – спросила Сара. Ты знаешь о Бонаке?

Я не знаю, сказал он.

Ты ведь пришел вниз по течению, верно? С севера. До нас доходили оттуда слухи о нем много недель.

Что за слухи?

Гретель похлопала его по руке, но он ничего не сказал.

Скорее всего, ерунда, сказала Сара. И сложила пустые котелки один в другой. Люди на реке всегда были суеверными. У воды есть свойство делать мутным все, что было ясным. Ты думаешь, я там ничего такого не видела? Когда наползает туман или в такую жару, что воздух идет волнами, я думаю, что видела вещи, оставшиеся в прошлом, которых я уже не думала увидеть. Я видела худого человека, идущего между деревьев, или животное с женским лицом, или кое-что похуже. Здешние люди могут убедить себя в чем угодно. Речные люди не такие, как другие. Здесь полиции не увидишь. Здесь не увидишь органов опеки или священников. Речные люди не пользуются зеркалами; им не нравится подолгу находиться на земле. Так что. Это, наверное, ерунда.

Она впервые при нем столько говорила, и он слегка остолбенел и не знал, что сказать.

Но мы глядим в оба, сказала Гретель. Правда ведь?

Да. В оба.

Полночь, он лежит в своей палатке и чувствует, как оно накатывает на него, смыкается над ним. Он вывертывается из спального мешка и сидит во тьме, такой плотной, что трудно дышать. Слезы душат его, и он зажимает рот рукой, скоро рукав намокает, он тянет складчатую пленку, сжимающую ему грудь, проводит рукой по щетине, проступающей на подбородке. На миг он прислушался, не идет ли по лесу мертвец. Тишина.

Охота

Вечером после моего обеда с Фионой я получила электронное письмо. В теме было пусто, и ты не указала ни моего имени, ни своего. И все равно я знала, что это письмо от тебя. Ты как будто протянула обе руки сквозь экран и схватила меня за горло.

Я на реке. Я нашла его.

Ты была с Маркусом. Должно быть, так. Я думала сказать Роджеру и Лоре, взять из всех с собой. Но что, если ты ошибалась? Что, если ты сошла с ума? Что, если ты вовсе не находила его?

Я позаимствовала палатку и спальный мешок. Я хотела оставить Ивету дома, но она принялась скулить и рычать и в итоге увязалась за мной.

Останься, останься, словно просила она, пытаясь укусить меня.

Перед тем как выйти из дома, я стояла с Роджером и Лорой на кухне и спрашивала, что они теперь будут делать. Погода была жаркая. Дверь в сарай Фионы была открыта, и оттуда доносилась ритмичная музыка, электронная и быстрая. Роджер положил младенца на стол, и тот стал пытаться подкатиться к краю, изворачиваясь всем телом. Мне казалось невозможным, чтобы они оставались здесь дальше. После такой перемены. Их лица и движения переменились. Я вернула для них – сама того не желая – Марго к жизни, реанимировала ее. Долгое время они не видели ничего, кроме двери, закрывшейся за ней, но теперь они знали, куда она ушла, и могли представить ее там. Лора пожала плечами и вышла в сад.

Она на меня сердится, сказал Роджер.

За что?

Она думает, я сдался.

Я застегнула молнию на сумке, которую они мне дали. Машину я оставляла у них. У меня было то, чего не было у Марго, покидавшей дом в темноте и страхе: карта и достаточно еды, чтобы хватило на дорогу туда и обратно.

А это правда?

Он раскинул руки, как бы обнимая этот домик, детей, устроивших кучу-малу во дворе, Лору, кричавшую им быть осторожней, и младенца, изо всех сил пытавшегося перевернуть свое неподъемное тело, а также раковину, полную немытых тарелок с прошлого вечера. А что плохого в такой сдаче?

Я стояла, глядя на него, и думала, что, может быть, он прав. Может быть, будет совсем не плохо, если после всех этих лет я не найду тебя. Он слегка улыбнулся и открыл кран над грудой посуды.

Можно задать вам вопрос? – спросила я.

Это зависит от вопроса.

Мы боялись чего-то в ту зиму. Моя мать и я. И Марго тоже. Мы думали, что это нечто ворует детей и что оно добралось и до нас. Мы называли его Бонак.

Бонак?

Мы придумали это слово, когда я была маленькой. Мы придумывали много разных слов, но это запомнилось мне лучше всего. Оно обозначало много всякого в разное время, но всегда что-то такое, чего мы боялись.

Уверен, список был приличный, если вы жили на лодке, на реке.

Да.

Я был запуганным ребенком, сказал он. Не то что они. Они ничего не боятся.

А чего вы боялись?

Он снова раскинул руки. Чего я только не боялся. Темноты под кроватью и в шкафу, машин, рыбных костей, того, что качели перевернутся на детской площадке. В какой-то момент, как я теперь вспоминаю, они сделались средоточием всего, о чем меня предупреждали родители.

Вы сами вызывали свои страхи? Вы создали монстра.

В каком-то смысле.

Об этом, сказала я, я и хотела спросить вас. Чем больше я вспоминаю, тем больше это одни обрывки, фрагменты чего-то такого, что, как я знаю, имело для нас большую важность в то время. Мы верили во всякое такое.

Он повернулся ко мне. Вы хотите, чтобы я сказал вам, могли ли вы сами создать этого Бонака, которого видели той зимой? Вы, и ваша мать, и Марго.

Да. Думаете, мы могли это сделать? Вызвать его к жизни своими мыслями?

Я не знаю, имеет ли это значение, сказал он. И я увидела, как изменилось его лицо при мыслях о Марго. Я тоже подумала о ней: о ее коротко стриженных волосах, о тревожном лице, повернутом к нам, в преддверии конца того года.

Вайолет принялась реветь в дверях, не плакать, а именно выть. Я подумала, останутся ли у нее странные, искаженные воспоминания обо мне, когда она вырастет. О женщине, которая пришла к ним однажды летом и осталась на неделю, а потом ушла. Я удалялась от их дома, и передо мной бежала Ивета, повизгивая и вынюхивая что-то своим несуразным носом. Я чувствовала себя так же. Мне было хорошо оттого, что я осталась одна на один с ней. Даже если мы направлялись обратно к реке. Дойдя до канала, я поняла, что не попрощалась с Фионой. Может, это и к лучшему. Я подумала о вилке, нагруженной едой, движущейся к ее рту, о скатерти, расползавшейся под ее руками, о том, как шевелились ее губы. Я подумала о том, что она мне рассказала.

В то лето, когда мальчик, который станет Фионой, увидел, как кастрируют быков, он начал примерять платья сестер. Проскальзывая в дом, пока все были в школе или на работе. Он надевал их платья и рассматривал себя в зеркале гардероба, и всовывал свои ноги в их слишком маленькие туфли. Долгие часы он проводил, облачаясь в красные кружева, синюю замшу, шелк и кожу. Много ли они замечали? Его тревожные родители, скидывавшие свои ботинки у порога, жевавшие на ходу бутерброды, спеша на работу. Например, что он украл бритву у матери и сбрил на теле ненавистные волосы. Что ему снилась кастрация, прохладные стены сарая, дверь, со скрипом закрывающаяся за беглецами, бычьи яйца, лопающиеся, точно персики.