Читать книгу "Книга радости. Как быть счастливым в меняющемся мире - Дуглас Абрамс"

Лопон-ла рассказывал, что у заключенных не было обуви и они ходили босиком даже в самые холодные дни. Холод порой стоял такой, что плевок превращался в ледышку, не долетая до земли. Узники всегда хотели есть. Однажды Лопон-ла испытал такой зверский голод, что попытался грызть тело умершего товарища. Но плоть замерзла, и ему никак не удавалось откусить.

Все это время заключенных пытали. Это были пытки советской школы, японские и китайские. В этом лагере их объединили, создав особо жестокую пыточную систему.

К моменту освобождения моего друга из ста тридцати человек в живых остались только двадцать. Он рассказал, что все эти восемнадцать лет подвергался реальной опасности. Естественно, я подумал, что речь шла об опасности для его жизни. Но он ответил, что опасался утратить сочувствие к своим китайским тюремщикам .

Все в комнате затаили дыхание. Это было невероятно: величайшей опасностью для себя этот человек считал утрату сочувствия. Потерю своей сердечности и человечности.

– Мой друг все еще жив, сейчас ему девяносто семь лет, и ум его по-прежнему ясен, остр и здрав. Как ты и говорил, духовные переживания и опыт лишь укрепили его способность к состраданию и лучшие человеческие качества. И это не единичный случай, когда тибетцы, проведя много лет на каторге в китайских лагерях, признавались, что в их жизни это было лучшее время для духовной практики, воспитания терпения и сострадания. А мой личный врач Тензин Чоедрак, которому удалось перебраться в Индию через много лет после присоединения Тибета, и вовсе оказался хитрецом. В лагере у него отобрали четки и заставили читать «Красную книгу» председателя Мао[29]. Он использовал вместо четок слоги и проговаривал про себя буддистские молитвы, а китайские надсмотрщики думали, что он на полном серьезе изучает книгу Мао!

В тюрьме людей подстерегают великие тяготы. Но если встретить такой опыт в правильном состоянии ума, можно обрести большую внутреннюю силу. Мне кажется, это очень полезная способность, особенно когда мы проходим трудный отрезок пути, – подытожил Далай-лама.

Меня поразила эта формулировка: «проходить трудный отрезок». Часто кажется, что страдание поглощает нас целиком и ему не будет конца. Но если мы поймем, что это всего лишь отрезок пути и все непостоянно, как принято считать в буддизме, легче пережить трудности. Возможно, мы сможем оценить то, чему они нас учат, понять, что страдание не бессмысленно, и, преодолев его, сможем продолжить путь не озлобленными, а облагороженными. Глубокие страдания заставляют сильнее радоваться жизни.

Буддистский монах и ученый Шантидева писал об облагораживающей природе страдания. Поскольку оно всегда вызывает потрясение, мы отбрасываем высокомерие. Мы также начинаем сочувствовать другим несчастным и из-за пережитых мук избегаем действий, способных нанести вред окружающим. Лопон-ла и доктор Чоедрак наверняка были знакомы с учением Шантидевы, и в годы тягот и мучений, казавшихся бесконечными, именно эти принципы помогли им увидеть смысл в страдании, которое иначе представлялось бы бесплодным.

Далай-лама и архиепископ подчеркивали, что необходимо относиться к своей судьбе со смирением и принятием, осознавая: беды выпадают на нашу долю потому, что таков людской удел, а не потому, что мы что-то сделали не так. За год до этой поездки мой отец упал с лестницы и получил тяжелую черепно-мозговую травму. Врачи объяснили, что, если при переломе можно точно сказать, когда пациент восстановится, при подобной травме исход всегда неясен; возможно, полное выздоровление никогда не наступит. Более месяца отец провел в отделении интенсивной терапии и неврологии, мечась в бреду, который то усиливался, то стихал. Мы переживали, что он никогда уже не станет прежним, потеряет себя, разум и душу. Никогда не забуду тот день, когда он впервые позвонил мне из больницы, – ведь мы не знали, сможет ли он когда-нибудь вообще осмысленно общаться. Потом брат, навещая его, сказал: «Жаль, что тебе пришлось пережить это». На что отец ответил: «Не волнуйся. Так было задумано».

Болезнь и страх смерти: я бы лучше пошел в ад

Архиепископ Туту за короткое время дважды побывал на похоронах: накануне поездки и сразу после возвращения. Мы дважды меняли время прилета и вылета в связи со смертью его близких друзей. Хотя оба этих человека прожили долгую и счастливую жизнь, похороны послужили напоминанием о смерти и конечности нашего пребывания на земле. Болезнь и осознание собственной смертности – не это ли два величайших неизменных и главных источника страдания в нашей жизни?

– Будь осторожен – в последнее время мои друзья часто умирают, – сказал архиепископ, когда мы прибыли в аэропорт, и погрозил Далай-ламе пальцем. Один из его покойных друзей, Филип Поттер, был известным и уважаемым человеком. – Первый чернокожий генеральный секретарь Всемирного совета церквей, – пояснил архиепископ. Для Туту шутка и серьезность, жизнь и смерть всегда неотступно сопровождали друг друга; вспоминая о покойном друге, он не упустил возможности подшутить над Далай-ламой.

– Он был здоровяк, гораздо выше и крупнее нас с тобой. Смотрю вчера на его гроб и думаю: мы с Далай-ламой оба бы туда поместились. Только я бы попал в рай, а он?

– Скорее всего, в ад! – рассмеялся Далай-лама.

Разговоры о смерти и шутки о том, кто попадет в рай, а кто в ад, стали самой популярной темой этой недели. Приятели не упускали возможности посмеяться над своими традициями и противоречивыми верованиями.

А я попросил их поведать личные истории, связанные с болезнью и смертью:

– Что вы сами думаете о смерти? Вам обоим уже больше восьмидесяти, и перспектива эта вполне реальна; по крайней мере, такую возможность нельзя исключать – хотя, надеюсь, это произойдет еще нескоро.

– Какая вежливая формулировка, – расхохотался Далай-лама.

– Ну, ему-то какая разница, – ответил архиепископ, указывая на собеседника. – Его ждет перевоплощение.

– С этими реинкарнациями никогда не знаешь наверняка, где именно родишься в следующий раз, – возразил Далай-лама. – Сплошная неопределенность. А вот ты можешь быть уверен, что попадешь в рай.

– Кажется, китайские власти говорили, что теперь им решать, где ты воплотишься в следующий раз, – заметил архиепископ. – Так что лучше тебе их не злить.

Затем он опустил взгляд, словно собираясь с мыслями и обдумывая серьезный вопрос – свою смертность.

– Отвечу честно: очень долго мысль о смерти приносила мне большое беспокойство. Я много болел и несколько раз чуть не умер. В детстве перенес полиомиелит, и мне рассказывали, что в какой-то момент отец даже пошел за досками, чтобы сколотить для меня гроб, а мать отправилась покупать черное платье. Родители были уверены, что мне скоро конец. Подростком я заболел туберкулезом и лежал в госпитале. Я заметил, что почти всех пациентов, у которых начиналось кровохаркание, рано или поздно увозили на тележке в морг. Мне было пятнадцать, когда это же случилось и со мной. Я сидел, держа перед собой судно, и каждый раз выкашливал сгустки крови. Тогда я сказал: «Господь, если такова твоя воля, если это конец, пусть будет так, я не против». Должен признать, меня поразило снизошедшее тогда на меня спокойствие. Но, как видите, в морг я не попал. Священник Тревор Хаддлстон каждую неделю в течение нескольких месяцев навещал меня в этом туберкулезном госпитале. Лишь через много лет, когда мы оба стали архиепископами, он признался, что врач тогда сказал ему: «Твой юный друг долго не протянет». Как видите, протянул, и довольно долго.