Читать книгу "Иностранец ее Величества - Андрей Остальский"

Блэр был уверен, что спасает единство нации и репутацию монархии и даже, может быть, ее будущее.

Но, судя по всему, не все во дворце придерживались такой же точки зрения…

По крайней мере, на королевскую свадьбу бывший премьер не попал.

Глава VI. Барчуки и пролетарии

Гений коммуникации

Недавно смотрел по телевидению репортаж о переговорах премьер-министра Кэмерона и президента Обамы на Даунинг-стрит, 10. И не удержался, сказал домочадцам: «Вон, видите, где сидит Обама? А ведь было дело, и я там сидел. Может, и не на том же самом стуле, но уж точно на том же месте за столом. А напротив меня сидел Тони Блэр. Мы с ним долгонько так просидели: я брал у него интервью для Би-би-си».

На секунду я закрыл глаза — и тут же нахлынули картинки… Банально говорить: будто это было вчера, но точнее не скажешь…

Слишком много сильных впечатлений сразу. Во-первых, Тони Блэр оказался неожиданно высоким. На телеэкране это почему-то не бросалось в глаза. Может, отчасти потому, что он очень пропорционально сложен, а может, просто, сознательно или нет, премьер избегал ситуаций, когда бы он смотрел на людей сверху вниз. Второе — поразительно, сколько энергии он излучал. И это посередине тяжелого рабочего дня, начавшегося где-то на рассвете. «Вот что делает человека успешным политиком — сверхъестественная энергетика и выносливость», — подумал я.

Первое, что Блэр сделал, поздоровавшись, это бросился к окнам в зале заседаний кабинета министров и принялся их закрывать. «Я знаю, здесь слишком шумно, это может отразиться на качестве вашей записи», — объяснял он деловито. А я сидел за огромным овальным столом, где обычно заседает правительство, и с изумлением наблюдал за тем, как один из самых влиятельных государственных мужей современного мира азартно залезает на подоконники, вставая на них коленями, и защелкивает шпингалеты высоченных окон. Такого я никак не ожидал. Не знаю, была ли это продуманная тактика (что вполне возможно) или нет, но после общения с политиками, считавшими зазорным лично поднять с пола упавший носовой платок, это производило сильнейшее впечатление. Лидеры, доселе мне встречавшиеся, не могли или не хотели скрывать переполнявшего их чувства собственного величия. Более того, я считал это логичным: в конце концов, что кроме жгучего, неуемного и ненасытного честолюбия может заставить человека отказаться от всякой нормальности, подчинить всю свою жизнь беспощадному, пожирающему все его время, мысли, чувства политическому молоху.

Мало кто из государственных руководителей утруждается включать свое обаяние в полном объеме в очередном разговоре с каким-то очередным журналистом, тем более в отсутствие телекамер. Тони Блэр принадлежал явно к другому, более редкому племени — политиков, отрабатывающих каждую секунду своего времени на полную катушку. Для подобных интервью он выработал очень точный, тонкий, выверенный стиль: смесь доверительности, легкой самоиронии и элегантно подчеркнутого уважения к собеседнику. Создавалось ощущение разговора на равных, а не императора с простым смертным. И хотя я прекрасно понимал, что манера эта явно много раз опробованная и тщательно рассчитанная, все равно противостоять обаянию премьера было нелегко.

Усевшись напротив меня за стол заседаний правительства, Блэр мельком посмотрел на досье, подготовленное к интервью помощниками. Посмотрел с выражением чуть ли не досады: дескать, это еще зачем? Я что, сам не справлюсь? И тут же решительно отодвинул досье в сторону и ни разу потом не заглянул в него.

Интервью было приурочено к официальному визиту Тони Блэра в Россию, и британский премьер очень хотел, чтобы оно звучало максимально позитивно для российской аудитории. Он обходил острые углы, привычно парировал неудобные вопросы о Чечне и так далее. Я знал, что это не только тактическая вежливость, что подход премьера к отношениям с Россией был вполне последователен. Он заключался в том, что Россию необходимо «не отталкивать», а «ангажировать».

И все же российско-британские отношения сейчас переживают самые худшие после холодной войны времена. Особенно ситуация обострилась после убийства в Лондоне Александра Литвиненко — это преступление заодно сильно испортило и отношение англичан к России и русским.

Простые британцы даже особенно не хотели разбираться, кто это сделал и зачем. Очевиден был факт: русские сводят между собой счеты на английской земле, причем страшными методами. Ведь это ядерный терроризм! Таксисты, узнав, что в машину сел русский, начинали коситься подозрительно и не слишком дружелюбно, не то что раньше…

Вовсе не в оправдание кому бы то ни было хочу сказать: многое здесь происходило и происходит от взаимного непонимания. Например, российская сторона, хоть убей, не способна поверить, что судебные решения о предоставлении убежища в Англии «личным врагам российского президента» могли приниматься без санкции британского премьер-министра (который, возможно, и сам был этим решениям не рад, но в любом случае поделать ничего не мог).

А британская сторона никак не могла взять в толк, что происходит в головах «кремлевских небожителей», и даже представить себе не могла их образ мыслей.

Не мешало бы англичанам ознакомиться с письмами князя Курбского к царю Ивану Грозному и протоколами заседаний Политбюро сталинского периода.

А российской стороне надо бы почитать о Habeas corpus и узнать историю этого явления. Весь мой опыт общения говорит, что россияне, в том числе грамотные и образованные, даже западники, часто не понимают, что это такое и в чем чрезвычайная важность этого юридического принципа.

Буквально это латинское выражение означает «ты должен иметь тело», то есть арестованного следует представить лично в суд. В нем коренится универсальное и центральное положение уголовного права, согласно которому никто не может быть лишен свободы или подвергнут наказанию без основанного на законе судебного решения. Требование физического привода арестованного в суд не только позволяло точно установить личность, но, что гораздо важнее, судья и задержанный могли посмотреть в глаза друг другу. Официально объявлялось и заносилось в протокол, о подозрении в каком именно преступлении идет речь, на основании какого конкретно закона подозреваемый заключается под стражу. Последний пример: адвокаты заключенных в лагере Гуантанамо выдвинули требование «Habeas corpus», то есть необходимости соблюдения общепринятых процессуальных норм в отношении их подзащитных.

Интересно, что поначалу монархи в Англии считали, что Habeas corpus касается лишь банальных уголовных преступлений, а в серьезных случаях королевская воля — сама по себе достаточное основание, чтобы засадить неугодного человека за решетку. Но постепенно суды добились того, чтобы ограничить монаршую волю законом. И с этого момента берет свое начало независимый от исполнительной власти английский суд.

Так или иначе, но, подводя итоги своего правления, Блэр никак не мог назвать российское направление среди своих внешнеполитических успехов. Правда, самое жуткое — убийство Литвиненко и его последствия — досталось на долю Гордона Брауна, но уже при Блэре отношения между двумя странами стали всерьез портиться, в основном разногласия касались британского участия в иракской войне. Хотя истинную подоплеку возникшей в Москве острой неприязни, думаю, надо искать в другой области — тех самых судебных решений по делам так называемых «лондонских сидельцев».