Читать книгу "Ливонское наследие - Герман Иванович Романов"

дворян. Но теперь видит, что иначе быть не может. Коршун должен налететь на цыплят!

— Пожалуй, очень громко сказано, — тихо произнес Магнус. Картина гибели Ливонии получила еще один мазок, яркий и откровенный. Царь Иоанн Васильевич начал войну в самый удобный момент — Ливонскую конфедерацию потрясали внутренние конфликты — все воевали против всех. Города с дворянами, а последние с крестьянами, что не желали мириться с рабским положением. Епископы воевали против магистра, желая отстоять свои права, а тот был фактически бессилен, чтобы навести порядок. И в эту «похлебку» кипящих противоречий вложили «специи», с острым вкусом — католики против лютеран, эсты, латыши и ливы против немцев, что занимали господствующее положение. А если добавить ненависть бедных к богатым, раба против рабовладельца, голодного покупателя к продавцу хлеба — какой тут мир с единением, с трудом удерживались от всеобщей резни.

Потому интервенция соседей была предопределена — разлагающее государство всегда терзают клыками хищники, чтобы урвать себе долю по праву сильного. До поры до времени они смотрели пусть нетерпеливо, но спокойно — нужно было дождаться, пока русские обескровят ливонцев, и сами ослабеют во взаимной борьбе.

И вот этот долгожданный момент наступил — в январе польский король Сигизмунд-Август уже вступил на защиту, нет, не Ливонской конфедерации, а своих собственных интересов — усиление Москвы не входило в его планы. А через год в этом «веселье» начнут участвовать шведы, и вот тогда станет совсем плохо. Но время еще есть, как и возможность значительно укрепить свои позиции, ведь лучше быть субъектом, чем объектом политических игр, называемой Ливонской войной.

— Но мы не решились начинать наказание строптивых горожан, — с печалью в голосе произнес Краузе. — Рыцарство потеряло много лучших дворян в войне с московитами, владения наши разорены. А в Ревеле четырнадцать рот нанятых магистратом ланскнехтов, да еще вдвое больше могут выставить горожане, а они чрезвычайно воинственны и отлично вооружены. На стенах больше двухсот разных пушек, запас пороха изрядный — его много сейчас покупают, как свинца, мушкеты и аркебузы. Сами понимаете, ваше высочество, русские в любой момент могут выступить на наши земли. А встретить их нечем. Вся надежда на вашу помощь!

Голос Краузе дрогнул, а Магнус своим видом продемонстрировал полную уверенность, что он окажет всяческую помощь, вот только слишком хорошо знал — сейчас датский король Фредерик ввязываться в войну не станет, нужно ждать еще три года. Да и там реальной посылки флота и армии не последует — война со Швецией будет долгой и кровавой.

Так что следует рассчитывать только на собственные силы, вернее — бессилье, ибо он сам оставлен один на один со всеми бедами и невзгодами, что скоро обрушатся на его владения…

Глава 23

— Навались, братцы, дожмем крыжовников поганых!

Князь Андрей Курбский пребывал в чрезвычайном возбуждении, впервые он упивался боем, перед которым испытывал сомнения. Сообщение, полученное от датского принца, ставшего к тому же ревельским епископом, оказалось правдивым, хотя он думал поначалу, что все написанное там ложь, и его просто втянут в подготовленную ловушку. Но сыграло свою роль царское повеление, от прочтения хвалы в свой адрес Курбский даже вздрогнул, ибо там было два слова. О которых писал в тайном послании много раньше сам Магнус.

«…принужден был, получив известие от моих воевод, либо самому идти против лифляндцев, либо тебя, моего любимого, послать, чтоб охрабрилось войско мое».

Курбский вывел из Дерпта пятитысячный отряд пехоты и конницы — но отборных, лучших из состава русского воинства. В поход пошло четыре стрелецких приказа, или статьи, по девять сотен «выборных», вооруженных тяжелыми пищалями, стрелявших дробью или тяжелыми свинцовыми пулями. На каждой был фитильный замок, а у одного воина горящая свеча в закрытом пенале, или тлеющий там кусок пеньки. Раздуй пламя, подожги фитиль, и, прицелившись, стреляй — на двести шагов, не дальше.

Держать на руках полупудовую пищаль было тяжело, и стреляли всегда либо с железного упора, который вбивали в землю, или с топора с широким лезвием — бердыша. И тем был хорош последний, что в рукопашной схватке можно как колоть острыми концами, так и резать — страшное оружие в умелых руках профессиональных воинов. Так что к сабле почти не прибегали, хотя у каждого она была на поясе.

Все в красных кафтанах, в «бумажных шапках», но многие надели тягиляи — боевую длиннополую одежду, набитую пенькой и конским волосом и простеганную проволокой с кольчужными или железными вставками, что дополнительно усиливали защиту. Пробить такой кафтан саблей, топором, секирой или мечом было сложно, тут совсем надо быть дурнем, чтобы не уклониться. Да и от скользящего удара копьем можно было уберечься, но против стрелы, арбалетного болта или тяжелой свинцовой пули даже такая толстая ткань не могла быть преградой — пробивалась навылет, и лишь случайно кольчужные вставки могли принять на себя попадание.

Но так себе снаряжение, несерьезное. В дворянской коннице, которой было без малого полторы тысячи сабель, тягиляи были лишь на боевых холопах, что сопровождали своих помещиков, да и то не на всех. Ведь если убьют такого война, то дворянин должен выставить немедленно замену, а это ущерб хозяйству, а то и разорение, ведь с каждой сотни чатей земли, а это половина десятины, нужно было выставить одного всадника. Примерно тот же порядок набора конницы был и у многих соседей — те же отряды гофлейтов у ливонцев, только в них служили не холопы, а наемники.

Дворяне и дети боярские были в панцирях, положенных по разрядным статьям, хотя многие и в дедовских кольчугах — слишком дорогим было воинское снаряжение, его берегли, передавали по наследству. Шлемы железные у всех, с налобными стрелками, защищавшими лицо от поперечных ударов, у каждого сабля, за спиной копьецо, у седла приторочен небольшой круглый щит. А вот главным оружием был тугой лук, метавший стрелы на пятьсот шагов — а в саадаке, колчане их было три десятка.

Вот и сейчас русская конница насела на ландскнехтов — те отстреливались из мушкетов и «ручниц», а их буквально засыпали стрелами. Немцы яростно ругались и хрипели — не защищенные ноги и руки страдали в первую очередь. Прикрытые лишь бархатом и шелком, плохой защитой, вернее никудышной, ландскнехты истекали кровью и слабели.

— Бей крыжовников! Рази их!

Русские воины испытывали воодушевление — еще бы, тройной перевес в силах, никак не меньше. Любой мало-мальски опытный воин умеет оценивать обстановку и считать супротивника, даже сейчас светлой ночью, что больше походит на сумерки.

Курбский