Читать книгу "Валентина. Леоне Леони - Жорж Санд"

Луиза остановилась и взглянула на Бенедикта, как бы желая убедиться, что он не шутит, но лицо его хранило столь невозмутимо спокойное выражение, что она опешила.

– Я знаю вашу манеру шутить, сохраняя полное хладнокровие, – возразила она, – но, умоляю вас, поговорим серьезно. Речь идет о чувствах, которыми вы не имеете права играть.

– Боже упаси! – с жаром воскликнул Бенедикт. – Речь идет о самой настоящей, самой священной любви в моей жизни. Атенаис вам сама об этом сказала, и, клянусь в том моей честью, я люблю Валентину всеми силами души.

Луиза растерянно всплеснула руками и воскликнула, устремив взор в небо:

– Какое безумие!

– Но почему же? – возразил Бенедикт, глядя на Луизу пристально и властно.

– Почему? – повторила Луиза. – И вы еще спрашиваете? Но, Бенедикт, вы, очевидно, бредите, или мне все это видится во сне? Вы любите мою сестру и прямо говорите мне об этом, на что же вы надеетесь, великий Боже?!

– На что я надеюсь?.. – задумчиво произнес он. – Вот на что: надеюсь любить ее всю свою жизнь.

– И вы думаете, что она пойдет на это?

– Как знать! Возможно!

– Но разве вам неизвестно, что она богата, что она знатного происхождения…

– Она, как и вы, дочь графа де Рембо, а ведь смел же я любить вас! Значит, вы оттолкнули меня лишь потому, что я сын крестьянина Лери?

– Конечно нет, – проговорила Луиза, побледнев, как мертвец, – но Валентине всего двадцать лет, и предположим даже, что у нее нет предрассудков относительно происхождения…

– У нее их нет, – прервал ее Бенедикт.

– Откуда вы знаете?

– Оттуда же, откуда и вы. Если не ошибаюсь, мы с вами одновременно узнали, какова Валентина.

– Но вы забыли, что она находится в зависимости от тщеславной, непреклонной матери и от столь же неумолимого света; что она невеста господина де Лансака, что, наконец, пренебрегая долгом, она неизбежно навлечет на себя проклятие семьи, презрение своей касты и навеки потеряет покой, загубив свою жизнь!

– Как мне не знать об этом!

– Но что сулит вам ее или ваше безумие?

– Ее – ничего, мое – все…

– Ах, вы надеетесь победить судьбу лишь одной силою вашего характера? Я угадала, не так ли? Не в первый раз я слышала, как вы развивали при мне свои утопии, но, поверьте мне, Бенедикт, будь вы даже существом более высоким, чем человек, вы все равно не добьетесь своего. С этой минуты я открыто объявляю вам войну и скорее откажусь от свиданий с сестрой, нежели дам вам случай и возможность загубить ее будущее…

– О, сколько горячности вы выказываете! – проговорил Бенедикт с улыбкой, жестоко ранившей Луизу. – Успокойтесь, дорогая моя сестра… Ведь вы сами чуть ли не приказывали называть вас так, когда оба мы еще не знали Валентину. Если бы вы позволили, я назвал бы вас еще более нежным именем. Мой беспокойный дух мог найти себе пристанище, и Валентина прошла бы через мою жизнь, не смутив ее ни на миг, но вы сами не пожелали того, вы отвергали мои признания, по здравому рассуждению я понимаю, что они казались вам просто смехотворными… Вы сами грубо оттолкнули меня, и я оказался в коварном грозовом море, и вот, когда я готов следовать за прекрасной звездой, сверкнувшей мне во мраке, вы вдруг обеспокоились. Что вам до того?

– Что мне до того? Ведь речь идет о моей сестре, о сестре, для которой я вторая мать!

– О, вы чересчур молоды для роли ее матери! – с едва заметной насмешкой возразил Бенедикт. – Но выслушайте меня, Луиза: я чуть было не решил, что вы твердите о ваших опасениях с единственной целью поднять меня на смех, но, кажется, это не так. Признайтесь же – я мужественно и долго сносил ваши насмешки.

– Что вы имеете в виду?

– Я не верю, что вы действительно считаете меня опасным для вашей сестры, вы прекрасно знаете, как мало я для нее опасен. Ваши страхи кажутся мне более чем необоснованными. Неужели вы считаете, что Валентина лишена здравого смысла, коль скоро вы испугались моих возможных посягательств? Успокойтесь же, добрая Луиза, еще совсем недавно вы преподали мне урок, за который я вам от души благодарен и которым я, возможно, сумею воспользоваться. Теперь я не рискну бросить к ногам таких женщин, как Валентина или вы, Луиза, такое пылкое сердце, как мое. Я не буду столь безумен, ведь раньше я считал, что для того, чтобы тронуть душу женщины, достаточно любить ее со всем жаром молодости, достаточно быть преданным ей телом и душой, пожертвовать честью, дабы стереть в ее глазах различие нашего положения, дабы заглушить в ней протест ложного стыда. Нет, нет, все это ничто в глазах женщины, а я сын крестьянина, я на редкость уродлив, до невозможности нелеп и посему не претендую на любовь. Только бедняжка Атенаис, мнящая себя барышней, и то за неимением лучшего, способна вообразить себе, будто может снизойти до меня!

– Бенедикт! – с жаром воскликнула Луиза. – К чему все эти жестокие насмешки? Вы глубоко ранили мое сердце. О, как же вы несправедливы, вы не хотите понять меня. Вы не подумали о том, в каком недостойном, отвратительном положении очутилась бы я в отношении семьи Лери, если бы выслушивала ваши признания, и вы не подумали, какое мужество понадобилось мне, чтобы сохранить стойкость и держаться с вами холодно. О, вы ничего не желаете понимать!

Бедняжка Луиза прикрыла лицо руками, перепугавшись, что сказала слишком много. Удивленный Бенедикт пристально посмотрел на свою собеседницу. Грудь ее вздымалась, и как ни пыталась она закрывать руками чело, оно горело, выдавая Луизу. Бенедикт понял, что он любим…

Трепещущий, потрясенный, он остановился в нерешительности. Он хотел было пожать руку Луизы, но побоялся, что пожатие окажется слишком холодным или же, наоборот слишком пылким. Луиза, Валентина – кого же из них двоих он все-таки любит?

Когда испуганная его молчанием Луиза робко подняла глаза, Бенедикт уже исчез.

17

Но как только Бенедикт остался один, как только прошло чувство умиления, он сам подивился его остроте и объяснил свое волнение лишь польщенным самолюбием. И в самом деле, Бенедикт, это страшилище, по выражению маркизы де Рембо, этот юноша, восторженно относившийся к другим и скептически к себе, очутился в странном положении. Лишь с трудом ему удалось побороть вспышку тщеславия, заговорившего было в душе при мысли, что он любим тремя женщинами, причем любовь даже наименее красивой из этих трех наполнила бы гордостью любое сердце. Тяжкое это было испытание для рассудка Бенедикта, он и сам это понимал. Надеясь сохранить стойкость духа, он начал думать о Валентине, о той из трех, в чьи чувства верил меньше всего, зная, что именно здесь его неизбежно ждет разочарование. Любовь ее пока что выражалась лишь в мгновенных вспышках симпатии, что, впрочем, редко обманывает влюбленного. Пусть даже любовь расцветет в душе юной графини, ростки ее придется задушить при самом их зарождении, как только чувства прорвутся наружу. Бенедикт твердил себе это в надежде победить демона гордыни и, к чести своей, победил его, что в таком возрасте – немалая заслуга.