Читать книгу "Помощник китайца. Я внук твой. Две повести - Илья Кочергин"

Колька приподнялся на локте и поскрёб голову.

— Сегодня мыши сильно бегали, шурудили всю ночь. Одна зараза прямо по голове пробежала.

— А я не слышал ничего, спал.

— Кого тебе слышать, тебе, молодому, поди, бабы снятся. Конечно, ничего не слышишь. А мне вот, парень, какая-то галиматья всю дорогу снится. Сегодня, главное, будто стою под деревом и смотрю на сову. Ага, потом, значит, сова слетает с ветки — и за птичкой, ну, за небольшой птичкой такой. А эта птичка от неё. От неё и раз, — мне прямо между ног. Да так больно, я даже проснулся. — Колька откашлялся. — Вот к чему такой сон может быть, а? Как считаешь?

— Тувинцев задерживать будем, и в перестрелке тебе отстрелят кое-что, — отвечаю.

— Нет, я думаю, может к старости? Наверное, пора мне переезжать отсюда куда-нибудь, где цивилизации побольше, где люди живут. Вот, Серёга, почему ты на озере с Костоцким не остался работать, а? Там всё-таки не такая глушь, как у нас.

— Да ну, народу слишком много, и начальство тоже рядом. В тайгу они там редко ходят, так — больше на огородах сидят.

— Зато там туристки каждое лето приезжают.

Да, туристок там летом уйма. Это точно Колька сказал. Я ведь сначала из Москвы к Эрику Костоцкому приехал, и жил на озере до осени, только потом сюда перевёлся. В тайгу вместе с ним на конях два раза сходили. Один поход длинный такой получился — на сорок дней. Устали тогда сильно, изголодались, спустились, наконец, из тайги к озеру, на маленький кордон, отпустили лошадей. Оттуда до посёлка ещё на катере нужно было добираться.

Не успели даже перекусить на этом кордоне, а тем более в баню сходить — «Меркурий» подчаливает. Володьку, капитана спросили: «Возьмёшь до Карлу?» Он говорит, грузитесь быстрее, у меня иностранцы, ждать долго не буду. По правде сказать, там ни одного иностранца не оказалось, одни иностранки, молодые девчонки из Бельгии. А с ними нянечка такая, Оля. Лет шестьдесят уже, а всё Оля. Она за них ответственная была — и экскурсовод, и завхоз, и переводчик, и мамочка.

Я Эрику снизу вещи кидал, а он их на палубе складывал — седла, перемётные сумки, скатки, потом ружья занесли, к Володьке в рубку поставили. Бельгийки смотрели на это всё, фотографировали, Оля тут же стояла, следила за нами. Как только отошли от берега, она Эрика за локоть берёт и говорит: «Мальчики, вы есть, наверное, хотите? Вернее, что вы хотите? У нас немного супа осталось, сейчас можем кашу с тушёнкой по-быстрому приготовить. Сметана ещё есть, три литра. Кофеёчку, а?»

Эрик молча только смотрел на неё и кивал. Тогда Оля повернулась к бельгийкам и говорит: «Девочки, быстро, ils ont faim». Через десять минут все уже внизу, в кубрике сидели. Мы с Эриком в центре, на табуретках, с тарелками в руках, а они вокруг устроились и смотрят. Я в жизни не знал, что такая сосредоточенная тишина может быть. Только одна девчонка, которую, кажется, звали Марго, готовила добавку на плитке и немного гремела посудой.

Если бы хоть одна про свой фотоаппарат вспомнила или там улыбнулась — иностранцы всё же, — нет, сидят серьёзные такие, даже смешно немного. Передо мной одна сидела — одной ладошкой другую сжимает, локоточки вместе свела и хлебушек в руке держит. Мне по одному кусочку подаёт — один съем, уже другой протягивает. Эрик глаза от тарелки оторвал, тут же ему соль передают. «Смотри-ка, только хотел сольцы попросить! Вот это сервис!»

После кофе пили чай, потом ели сметану, потом уже до Карлу минут пятнадцать осталось. Поднялись наверх, закурили. Оля притащила банок пять сгущёнки — «Девочки вам сувениры собрали». Я распихал эти банки по перемётным сумкам.

Оля тоже прикурила сигарету и, глядя на приближающийся посёлок, улыбнулась: «Знаете, мальчики, вот я до пятидесяти лет дожила, а только почему-то сейчас поняла, какое это удовольствие — кормить голодных, вышедших из тайги мужчин. Правда, скажу честно, попахивает от вас неслабо!»

Эрик ещё долго вспоминал этих бельгиек. «Понимаешь, Серёга, почему столько женщин сюда едет летом? Ты посмотри, сколько их тут, туристок, как курей… Норма эта твоя тоже, охота ей было ехать? У них тут в глуши всё обостряется, понял, нет? Это настоящая романтика тебе. Как они кормили нас, а? Главное, ни слова по-русски, а как они чувствовали — с солью как угадали. Да и вообще».

Колька выбрался из спальника и начал его сворачивать.

— Домой возвратимся, я тебе, Серёга, «Цитрон» подарю. Или «Цитрус», что ли, он называется?

— Какой «Цитрус»?

— Одеколон. С утра встанешь и не кушай ничего и чай не пей, а выпей одеколона. Весь фанфорик выпей и опять не ешь. У тебя все глисты и выйдут потом.

— Нет у меня никаких глистов. Откуда ты взял?

— Не знаю, откуда, а зубами ты по ночам так скрежещешь, что страшно. Как они у тебя ещё не повылетали, твои зубы, — я не знаю. Будто верхом на коне по гальке едешь — такой же звук. Это глисты, точно, ну или, может, нервничаешь чего-нибудь.

Я представил, как еду на Айгыре по гальке где-нибудь в долине речки — звук действительно жуткий, если зубами так скрипеть. Твёрдые копытца Айгыра вдавливают гальку, камешки скрипят, разъезжаются. У Айгырки копыта красивые — твёрдые такие, хорошей формы. Он поэтому по льду хорошо ходит, почти не скользит. А некоторые кони совсем по льду ходить не могут — трясутся, торопятся, потом вообще начинают бежать и падают.

— Помнишь, Колька, как твой Серко морду разбил осенью на наледи, когда поднимались к Ташту-Колю?

— Да ну в пень на таких конях ездить. Я на него больше не сяду. Раскорячится, как мандавошка, и храпит. — Колька тушит бычок пальцами и втыкает его в щель на стене. — Слушай, парень, а может рванём туда? В Ташту-Коль. За день дотуда доскребёмся, если сегодня пораньше выйдем. Посмотрим, как там, чего. А?

— Давай. Мне самому охота посмотреть, есть там марал или нет. Как думаешь, есть или все ушли пониже?

— Придём — увидим.

— Ну, я всё равно гречку варю? А то она последняя, больше вообще ничего нет.

— А, вари. Как-нибудь не подохнем.

И я выхожу на улицу варить. Подкидываю ещё снега в котелки. Значит, пойдём туда, а не домой. Даже хорошо. Интересно взглянуть, как там. Мне всё хорошо. И не надоедает, потому что я знаю, как неинтересно. Неинтересно, когда выстраиваешь себе будущее в голове, а потом ползёшь к нему, как… как не знаю что, как эта самая мандавошка. Это как трахаться ради того, чтобы кончить.

А тут у меня будущего нет, вернее, оно так быстро меняется, что не уследишь. Пойдём, например, с Колькой в Экинчисуу, а по дороге неожиданно свернём в Таштумеес, в Таштумеесе не понравится — выберем себе какую-нибудь долинку покрасивее и туда потопаем. Зачем? — посмотреть. Интересно же, если там никогда ещё не был. А потом вдруг надоест, так домой, на кордон, вернёмся.

Мне вот осенью припёрло лису поймать, я и таскался вокруг кордона целыми днями, выслеживал её. Как надоело — перестал. Сам себе хозяин, что хочешь, то делаешь. Жизнь, одним словом, удалась. Тупая, вроде бы, без смысла и цели, не устремлённая вперёд и вверх, как положено, а мне нравится. И ещё, я никогда до этого, разве что в глубоком детстве, да и то не смогу поручиться, никогда не испытывал настоящего счастья. Только разве что удовлетворение от чего-то. А тут два раза испытал за эти два года.