Читать книгу "Другая женщина - Светлана Розенфельд"

Ирина запаниковала. Кто знает, что он еще выкинет, нарочно же сорвет спектакль публично. Она решила зайти к нему домой. Дом Скворцовых стоял как раз напротив ее домика, она перешла дорогу, сосредоточилась и вошла в калитку. Во дворе отец Алеши, крепкий мужчина с твердым умным лицом, колол дрова. Обычное деревенское дело получалось у него красиво, не то что легко, а как-то ненатужно, спокойно, без суеты. Ирина залюбовалась этим мужиком и его работой. Впрочем, она пришла не на выставку живых скульптур, у нее было дело. Мужчина остановил работу, отер рукавом лоб и приветливо глянул на пришелицу.

– Здравствуйте, – сказал он хрипловатым басом. – Какие проблемы?

– А Алеша дома?

– Дома, уроки учит. Позвать?

– Да нет, не отвлекайте. У меня с ним трудности, может быть, вы поможете?

– Обязательно, – сказал мужчина и приготовился слушать.

Ирина говорила сначала спокойно, потом разнервничалась, раскраснелась и не могла остановиться. Наконец одумалась, замолчала, смутилась.

– Я понял, – сказал папаша и пошел в дом, на ходу расстегивая ремень…

Через дорогу, через закрытые окна Ирина слышала у себя в домике, как папа учил сына уму-разуму. Пятнадцатилетний мальчик верещал тонким голосом, как будто мутация еще не начиналась, как будто голосил не человечий детеныш, а звериный, попавший под пулю охотника. «Ой, батька, не надо! Батька, не надо!!! Папка, не надо, не надо!!! Не буду больше! Не буду, не буду, не бу-у-у-ду!!!»

«Боже мой, что я натворила? – с ужасом думала Ирина. – Зачем ябедничала? Должна была сама, сама, сама…» Она долго не могла заснуть и слышала, как тонким голосом воет во дворе Скворцовых выпоротый пятнадцатилетний подросток.

Назавтра он пришел на репетицию как ни в чем не бывало. «На пользу пошел урок, – зло подумала Ирина. – Может, так и надо было, раз слов не понимает».

Спектакль удался. Надежда тоже немало постаралась, придумала некоторые детали для костюмов участников: кому усы нарисовала, кому бородку, главному герою нацепила «бабочку» на шею и из старого пиджака смастерила фрак. Особенно хороша была Мерчуткина. Для нее Надежда собственными руками сшила капор с шелковыми лентами, пелерину и раздобыла у местного инвалида палку. «Школьный вальс», музыка из проигрывателя и яркое освещение сцены заметно оживили пьесу, и все это было заслугой Надежды, не говоря уже о том, что она лично объявила перед началом спектакля состав действующих лиц и исполнителей, а в конце поздравила учителей с праздником прочувствованной речью.

В зале был аншлаг, аплодисменты вспыхивали со страшной силой неоднократно, а закончились овацией. Главный успех выпал, конечно, на долю Алеши Скворцова. Надежда за сценой несколько раз выталкивала его кланяться, он выходил, становился по стойке «смирно» и слегка наклонял голову.

Зрители разошлись, Дом культуры гасил огни, а на улице все еще стояла стайка «артистов». Они переговаривались о чем-то своем, смеялись и вертелись, не вспоминая о недавнем триумфе, но всё еще переживая его, что можно было заметить по их блестящим глазам и улыбкам. Алеша Скворцов тоже был среди них, но стоял немного сбоку, молчал и щурился.

– Ты очень хорошо играл, – сказала Ирина, проходя мимо.

Он опустил голову и поковырял землю носком ботинка.

«Нет, нет, так не должно было быть, – подумала Ирина. – Нельзя лупцевать пятнадцатилетнего подростка ремнем по голой заднице. Вообще нельзя бить детей. Это же известно, очевидно. А если он только так понимает? Все равно я должна была сама с ним договориться. Я виновата, у меня не хватило терпения».

Зверь – отец. Да, это так. Но вот ведь что интересно: мальчик вырастет, и не будет в его жизни человека, более любимого, уважаемого, почитаемого, чем отец, строгий и справедливый, благодаря которому он, Алексей Скворцов, стал настоящим крепким мужчиной. «А мои дети? – спохватилась Ирина. – Дети, выросшие в добре и понимании, не знавшие ни ремня, ни оплеухи, ни даже грубого слова, – что они будут вспоминать о родителях? Папа? Он много работал. Мама? Не хочу о ней говорить…»

Ирина немного поплакала, потом приняла решение: она поговорит с ним, она найдет тропинку если не к сердцу, то к разуму этого талантливого мальчика. Она даже извинится перед ним. Вот он придет в библиотеку, и она извинится, потому что виновата.

Но он больше не приходил…

Зима ударила, как выстрел, в начале ноября и сразу пробила до дна озеро, лишила жизни его улыбчивую поверхность, изуродовала шрамами дороги и улицы. А потом пошел снег, частый, крупитчатый, как будто в воздухе повисло мелкое сито, через которое с трудом просеивался дневной свет. Ирина, глядя в затуманенное окно, подумала, что первый снег – вовсе не то белоснежное крылатое чудо, которому так радуются дети и взрослые, соскучившись в разлуке и обязательно надеясь на какие-то светлые перемены. Романтика, сказка. А на самом деле первый снег угрюм и одинок, он падает на опустевшую суровую землю, и неизвестно, как она его встретит: приветит, прижмет к себе или хищно проглотит, не оставив о нем даже воспоминаний. Впрочем, эта Иринина грусть и вроде бы мрачный взгляд на мир были скорее данью поэтической натуре, но вовсе не означали скуку и уныние: у нее вполне уютный дом, работа, надежда на будущее. Пока туманное, но вполне реалистичное.

Был воскресный день, мрак и холод за окном компенсировались теплом затопленной печки, пробивающимися сквозь дверцу лоскутами пламени, шорохом и шуршанием горящих дров. А со двора слышались монотонные удары топора – бесхитростные звуки, оживляющие тишину биением жизни. Бабка Матрена выписала своему арестанту «наряд» на обслуживание соседки: он колол ей дрова на зиму и грозился каждый день расчищать дорожки, как только, Бог даст, выпадет настоящий снег.

Ирина жарила котлеты на плитке, варила картошку к обеду. В дверь тихонько постучали – Пахомыч собственной персоной.

– Ну вот, Викторовна, закончил я, грейся теперь всю зиму. Да-а… – он повертел головой, шмыгнул носом. – Пахнет-то у тебя как вкусно. Хорошая, видно, кухарка. Да-а… – он еще потоптался у порога, открыл было дверь, снова захлопнул и, решившись, попросил шепотом: – Слушай, угостила бы ты меня котлеткой, а?

– Ой, да, конечно, – спохватилась Ирина и от смущения немного приврала: – Я как раз хотела вам предложить.

Он взял одну котлету, вторую, третью, долго шамкал полубеззубым ртом, изображая блаженство усиленной мимикой лица, потом трудно глотнул и произнес хрипло:

– Благодарствуйте. Только смотри, Матрене не говори. Ни боже мой!

И все не уходил, топтался у двери, так что Ирина снова протянула ему миску с котлетами.

– Возьмите еще, Федор Пахомыч.

– Да нет, больше уж не влезет, желудок-то махонький стал от тюремного харча… – и вдруг зашептал быстро, отчаянно, заикаясь и всхлипывая: – Не верь ты ей, девонька, не верь, врет она – не убивец я. Я мухи не убил за целую жизнь, а уж чтоб старуху кокнуть… Хоть и ведьма она была лютая, и Матрена, дочка ее, тоже ведьма. Ну ладно, грешил я, обижал ее, но кому ж это дозволено чужой жизнью распоряжаться?! Посадила меня на цепь, как собаку дворовую, и живет припеваючи. А Господь видит и молчит. Вот говорят, Бог всех любит, всех жалеет, все ему нужны, а я, видно, не нужен, так почто же мне небо коптить? Не убивал я бабку, слышишь, не убивал… – он плакал и странно промокал слезы одним пальцем, как будто втирал их в кожу. – Спасибо тебе за харч, только Матрене – ни-ни… Поняла?