Читать книгу "Другая женщина - Светлана Розенфельд"

И опять не уходил, переминался с ноги на ногу.

– У меня, Викторовна, руки-то раньше были золотые, все умел. И сейчас умею, только ослаб маленько. Если тебе чего надо, ты скажи. Матрена указ издаст, я и приду, – он улыбнулся и подмигнул.

– Да все пока в порядке. Вот только замок…

– А чего замок? Ну-ка покажи.

– Замок-то вроде работает. Только вот ключ изнутри выпадает. Я дверь закрою, лягу спать, а ночью машина какая-нибудь пройдет по дороге или что-нибудь зашумит, он выскакивает из скважины – и на пол. А он вон какой огромный, я просыпаюсь от грохота и пугаюсь.

– Трусиха, значит. Дай-кось посмотрю. Замок-то целый, хороший, а скважина, видно, от старости сносилась. Вот он и не держится. Можно, конечно, другой замок поставить, только чего зря деньги тратить? Ты вечером дверь замкни, а ключ вынь, на стол положь. И спи себе спокойно. А замок-то поменять можно. Это конечно. Ну ладно, пошел я покуда.

Ирина смотрела в окно, как он медленно идет к своему дому, опустив плечи, наклонив голову и приволакивая ноги. А ведь крепкий еще мужик, только опущенный, безжизненный. Ай да Матрена, ах, молодчина, ума палата…

Пахомыч повесился на дереве у края леса. Его обнаружила Матрена, которая в панике бегала все утро по деревне, разыскивая пропавшего арестанта. Пахомыч обставил свой уход торжественно и несколько театрально. Надел вылинявшую солдатскую форму времен срочной службы в армии, прикрепил с одной стороны груди медаль «К двадцатилетию победы над фашистской Германией», а с другой – записку, написанную корявым почерком на куске толстого картона: «Я збежал с тюрмы». Чуть ниже скотчем была приклеена его с Матреной свадебная фотография, и этот факт можно было понимать двояко: не то как упрек изведшей мужика бабе, не то как объяснение ей же в любви.

Ирина ни на похороны, ни на поминки не пошла – она сидела на диване, с трудом сдерживая рвущийся из груди ужас и заткнув уши, чтобы не слышать бесконечного отчаянного воя Матрены с причитаниями и выкриками о любимом муже, который покинул ее неизвестно на кого. Надо было пойти к ней, посочувствовать, но от одной мысли об этом Ирине становилось дурно. Нет, нет, она не хочет больше видеть эту заботливую ласковую ведьму в зеленом бархатном халате. Она не хочет больше жить рядом с ней, в ее доме, пить ее молоко, есть свежие яйца, начиненные ядом, и периодически угощать ее водкой и деликатесами. Она пойдет к Колесниченко и попросит у него квартиру в учительском доме, и он ей эту квартиру предоставит, даже если придется кого-то из нее выселить.

Стоп! А как же тогда ее идея, ее давняя задумка, которую она из суеверия до сих пор боялась домысливать подробно и до конца, потому что не знала, приживется ли в этой деревне. Теперь она знала: приживется, уже прижилась, потому что помнила слова все той же Матрены и соглашалась с ними: все хорошие. Все люди хорошие, и она сама не хуже других. Она научилась вести дружеские беседы с Тарасом Семеновичем и принимать его подачки; и ладить с капризной Надеждой, обманывая ее тщеславие и карьерные устремления лживой демонстрацией ее нужности и полезности; и раскланиваться с «крутым» папой Скворцовым и улыбаться его сыну, который не ходил больше в библиотеку, но был неизменно вежлив при встрече. Она научилась спокойно вслушиваться в бабьи сплетни и кивала головой в ответ, не то соглашаясь, не то просто проявляя внимание. Она знала теперь, что дружелюбие прекрасно уживается с подножкой и даже предательством, а лицемерие – не что иное, как умная дипломатия человеческих отношений. Она сроднилась с этими неправильными людьми, стала их частью, как они стали ее частью. И теперь можно было подумать конкретно о давно дремлющей идее.

Ирина подошла к окну, выходящему на озеро. Пошел снег, не буйный, метельный, а мягкий, тихий – настоящий. Он припорошил неприятную асфальтовую темноту замерзшего озера и накинул легкий прозрачный пеньюар на некрасивую костлявую фигуру безлиственного леса. Лодка примерзла к мосткам, как вялое крыло к неподвижному телу, но затаила в себе притихшую быстроту движения. Косогор, на котором стоял дом, извиваясь своими выпуклостями и впадинами, бежал к воде, подгоняемый снегом, и Ирина представила его себе весной, с желтыми медовыми купавками, качающимися в фисташково-зеленой траве. Какая красота! Какое длинное извилистое озеро, сколько в нем рыбы! Сколько ягод в лесу и белых грибов по прозвищу «дубовики»! Она здорово придумала, у нее есть практическая сметка – вот что.

В комнате надо сделать ремонт, поменять занавески. Вместо тахты поставить еще одну кровать и две раскладушки. На месте кухонного уголка – кресло и небольшую этажерку с книгами, желательно детективами. Летнюю кухню сделать на улице. Пристроить к дому террасу, увитую плющом, там поставить столик и плетеные кресла. Озеро, рыбалка, лес. Хорошая еда. Лодка для прогулок. Телевизор заменить на плазменный. Вот, пожалуйста – мини-отель прямо у дороги, по курсу следования автомобилей. Почему только по курсу? Можно приезжать сюда на пару дней или на неделю – специально для отдыха. Это вопрос репутации отеля, а хорошую репутацию Ирина ему обеспечит.

Вот как-то так. Только нужны деньги, а они как раз есть, в полной сохранности почти вся сумма, привезенная из Питера. Конечно, за полгода она немного обесценилась, но все равно денег много. Вопрос один: надо купить у Матрены Власовны этот домик, желательно недорого. А Ирина, дуреха, собралась убегать отсюда.

Бог не сделал ее поэтом или ученым, не дал ей большой любви, но она со своим умом, трудолюбием и энергией сможет стать бизнес-леди – у нее получится, обязательно получится. Кто это сказал: в сорок лет жизнь только начинается? Получится. И тогда она, может быть… вернется к своим детям. Она уже не будет робкой правильной женщиной. Она научится любить своих детей, потому что ее дети – хорошие, как и все люди на земле. Хорошие дети хорошей неправильной мамы.

Вот теперь, пожалуй, можно посмотреть фотографии. Она достала конверт, долго рассматривала снимки детей – без слез, без ностальгической грусти, а как будто вглядывалась в будущее. Потом наконец взяла фотографию мужа. Симпатичное лицо, приятное даже – случайный человек, встретившийся ей на случайной колхозной улице. «Вова, – сказала она вслух, – прости меня, я виновата, я не хотела жить, как жила, и не хочу. Но и ты виноват: зачем не послал меня ко всем чертям?!»

Она встала, надела куртку, набросила платок, взяла купленные про запас баночку икры и бутылку водки и пошла к Матрене Власовне – пожалеть и приласкать безутешную вдову.

В декабре, совсем по-питерски, наступила неожиданная оттепель. Снег, уже уютно устроившийся на земле, занервничал, засуетился и за несколько дней эмигрировал в неизвестном направлении, оставив после себя туманную сырость воздуха и непролазную грязь. Но озеро стояло насмерть. Темный лед, лишь слегка подтаявший с поверхности, не проявлял никаких признаков движения, рыбаки храбро отдавали себя подледному лову, сидя в центре озера на деревянных чурках, а мальчишки перебегали по льду с одного берега на другой, фонтанами поднимая брызги и радуясь забаве.

– Лед у нас с характером, упрямый, так и простоит до лета, – говорила Матрена во время чаепития с Ириной, кутаясь в свой бархатный халат и отирая пот с лица. – А снега-то нету, и слава богу. Дед помер, царствие ему небесное, сгребать некому, а то и засыплет нас совсем.