Читать книгу "Два гения и одно злодейство - Лариса Соболева"

– А ты, Луиза, молодчага, – похвалил Володька, – без слов понимаешь. Некоторым ни на каком языке не объяснишь… – И присел перед ней на корточки, обуреваемый иной проблемой. – Понимаешь, Луиза… мне кое-что нужно… Только это я вряд ли объясню. Как же заставить ее раздеться? Запас французских фраз я, кажется, исчерпал… Луиза!.. Сними вот это.

Осторожно попытался стащить синий пиджак. Дернувшись, Луиза плотнее запахнулась, насупилась. Володька принялся объясняться на русском, сопровождая каждое слово мимикой и жестами:

– Мне надо, чтоб ты сняла все… Ну, не все, можешь остаться в юбке. И вот, башмаки сними… Чертова бабка, не понимэ! Луиза, клянусь, соблазнять тебя не буду. Сними, s'il te plait (пожалуйста), одежду… Уф, ты действительно тупая!

Почесывая в затылке, обошел два раза вокруг Луизы, придумывая, как обмануть старушку. Должен раздеть ее, так хочет! А она вертела головой на триста шестьдесят градусов, как муха, следя за каждым его шагом.

– Ишь, глазами сверкает, бровки белесые свела, злая! – тихо бормотал. – Попробуй раздень такую, ко всему прочему, слабую умишком. С такой работать – наказание, желательно прежде узнать слабости. Есть же у нее слабости, на которых можно сыграть?

Тут его осенило. На счастье, в холодильнике лежала запечатанная коробка конфет и две плитки шоколада. Сев по-турецки напротив Луизы, раскрыл коробку. Та, не будь дурой, протянула руку за шоколадом, но не тут-то было, Володька отвел коробку за спину, мол, не дам. Луиза обиженно мигала веками, намереваясь расплакаться. Тогда Володька стащил с себя рубашку, торжественно положил в рот конфету и развел в стороны руки, дескать, дорогая Луиза, сними пиджак – получишь сладенькое. Луиза на редкость сообразительная дурочка: быстро сняла пиджак, получила конфету, всего одну, которую тут же отправила в рот, и с вожделением взирала на коробку. Следующий этап: Володька снял футболку и проглотил шоколадку. Луиза, не раздумывая, стащила свитер, но под свитером еще и майка, а ему снимать больше нечего, разве что джинсы. Не охота, но для искусства чего не сделаешь. Луиза жевала, впившись глазами в мускулистое тело Володьки, на тонких губах в морщинках появились коричневые следы от шоколада.

– Слушай, ты можешь съесть даже меня, только майку сними, а?

Он показал две конфеты и указательным пальцем дотронулся до майки. Дальше обнажаться Луиза не желала, отрицательно мотнув головой.

– А за три конфеты? – торговался.

– Tu es tres joli (Ты очень красивый.), – ткнула в него костлявым пальцем она.

– Joli… joli… – вспоминал перевод Володька. – А, понял, я красивый. А ты, выходит, нет? Называй тебя после этого дурочкой. Красивый, ха!.. Некоторые так не считают. Хотя ты права, я парень ничего, симпатичный. Ты тоже jolie, Луиза. Может быть, ты самая jolie на свете, только никто об этом не догадывается. А за четыре конфеты?

Согласилась за пять. Взору Володьки предстало зрелище, которое вряд ли кто видел и писал. Невероятно худющие руки, обтянутые землистого цвета кожей, острые углы локтей, впалая грудь с висящими мешочками, на которых чернели вытянутые соски, словно Луиза выкормила с десяток младенцев. Он обошел вокруг нее. Острый позвоночник и торчащие лопатки, сморщенная кожа, а ключицы… Живописать можно до следующего утра. Еще за конфету он распустил и взбил седые космы натурщице.

Солнечный свет заполнил мастерскую, а к главному не приступал. Он всматривался в Луизу, примеривался, ибо мечтал написать ее не отвратительной старухой, каковой она являлась, а женщиной, отжившей долгий век и подошедшей к тому самому небытию, которое страшит, но неизбежно.

Наконец, в кажущемся беспорядке смешав масло, нанес первые мазки. Внутри все взрывалось и кипело. Сердце, будто испугавшись чего-то, клокотало так, что шумело в ушах, а кисть касалась и касалась холста, оставляя густые следы. Горел огонь в камине, в венах Володьки тоже. Выступили капли мелкого пота на лбу, раздувались ноздри, как при нехватке воздуха, тело заполнила истома. Так выглядит страсть. Но не та страсть, раздирающая плоть и душу, способная разрушить. А совсем другая, несравнимо сильнее, которая может заменить все известные человечеству наслаждения – страсть творить, созидать, страсть свободного духа… Жаль, звучит высокопарно. Никогда Володька вслух не сказал бы ничего подобного, хотя именно так думал, ведь происходящее с ним – явление конкретное. В такие минуты хочется петь, кричать, смеяться дурацким счастливым смехом, но лишь бы писать, писать не отрываясь, забывая о сне и еде, не различая дня и ночи…

РОССИЯ, ДВА ДНЯ СПУСТЯ,ИЛИ 10 ОКТЯБРЯ

Тимур по-деловому зашел в кабинет врача. За столом сидела женщина в белом халате и с измученным лицом. Тимур взял быка за рога:

– Здравствуйте. Я писатель. Хотел бы получить консультацию, если, конечно, вас это не затруднит и не отвлечет от работы.

Многие женщины утверждали, что у Тимура обаятельная улыбка, которая подкупает и обманывает одновременно, с чем он лично согласен. Тимур старался произвести впечатление прежде всего на женщину, а потом уж на врача психушки, посему надел на лицо свою подкупающую улыбку. Ну вот, при слове «писатель» у нее приподнялись брови, а на лице обозначился интерес. Скажи он, что имеет талант карманы чистить без позволения владельцев, то есть вор, настоящий супервор, каких раз-два и обчелся, она наверняка выпрыгнет в окошко.

– Что вы говорите? – пролепетала врачиха, поправляя волосы под накрахмаленной шапочкой невероятной высоты. Очевидно, вспомнила, что сама привлекательностью не обладает, да и профессия у нее заурядная: психов караулить. Она указала рукой на стул: – Вы садитесь.

Тимур сел напротив, закинув ногу на ногу, сцепив в замок пальцы рук на колене так, чтобы видны были манжеты с золотыми запонками, которые спер в клубе у пьяного. Она рассматривала его, а он улыбался широко, выставив напоказ зубы, хоть и кривоватые, зато без кариеса.

– Я впервые вижу живого писателя, – сказала она. «Можно подумать, раньше видела только дохлых писателей», – подумалось Тимуру. Он еще больше заулыбался, даже скулы начали болеть. – И в каком жанре вы работаете?

Чуть не спросил, что такое жанр. Тимур книжки читал лишь в школе и то не дочитывал до конца, всякие там литературные разновидности ему незнакомы. Но, имея потрясающее качество не теряться в любых ситуациях, и, чтобы не ошибиться в жанре, так как данное слово связывал совсем с другой сферой деятельности, выкрутился:

– Понимаете, я пишу о жестоком мире криминала…

– Детективы? – обрадовалась она. – Я читаю детективы, просто обожаю.

– Именно (вот и выяснил, что детектив тоже жанр). То есть не совсем… скорее это психологический анализ… социальных процессов, толкающих людей в преступный мир.

Аж зауважал себя. Эдак загнуть только писатель и может.

– А что к нам вас привело? – спросила она.

– Поиск, – вздохнул он и состроил самую умную мину, на какую был способен. – Понимаете, я ищу новенькие истории, острые, жизненные, чтобы читатели замирали… Слышал, у вас имеется в наличии такой случай. Где-то парочку лет назад сбежал псих…хически больной с такой же больной.