Читать книгу "Коричневые башмаки с набережной Вольтера - Клод Изнер"

В стекле отразился силуэт упитанной женщины – едва заметив это, Амадей стремительно отступил в глубь комнатушки, чтобы его не было видно из торгового зала, куда только что вошла толстуха, тоже встречавшаяся ему на улице Пьера Леско… Приятельница консьержки дома 18-бис. Подозрения подтвердились: она и книготорговец наверняка знакомы друг с другом.

У Эфросиньи ужасно болели ноги – полдня она бегала по Большим магазинам Лувра, зато после долгих поисков выбрала шикарный галстук от Шарвэ и щетку для шелковых рубашек от Кента – подарки сыну на день рождения. Эти покупки нанесли ощутимый удар по ее бюджету, но порадовать своего котеночка было для доброй женщины важнее собственного материального благополучия. В конце концов, какая польза от денег, если их не тратить? На душе у нее, однако, было неспокойно – она не видела Виктора со вчерашнего дня, все гадала, чем закончился их с месье Перо визит в дом Филомены, и, не выдержав, пошла, несмотря на усталость, в лавку. Жозефа не было – вот повезло! – тем не менее, когда Эфросинья уже собралась задать Виктору вопрос, у нее сдали нервы и с губ сорвалось только робкое «Добрый день…»

– День действительно добрый, мадам Пиньо, не станем его портить, забудем о трагедиях, нынче именины вашего сына, давайте веселиться, а вам еще принарядиться надо и сделать прическу, – скороговоркой выпалил Виктор, увлекая ее обратно к выходу. – О, раз уж вы заглянули… я буду очень благодарен, если сегодня вечером вы принесете мне ту книжицу, с которой мадам Лакарель перепутала «Трактат о конфитюрах». Надеюсь, вы не оставили ее вчера в особняке?

– День-то нынче добрый, месье Легри, чего ж его портить? Сами так сказали, вот и забудьте обо всяких трагических книжицах, – надменно проговорила Эфросинья и покинула лавку, изо всех сил хлопнув за собой дверью.

Амадей улыбнулся: «Воистину эти милые люди близко знакомы!» Он глубоко вздохнул и вышел в торговый зал.

– Позвольте-ка, вы ведь месье Легри? Наслышан о вашей эрудиции. Я бы хотел приобрести того Гельвеция, запертого в шкафу.

– Это редкое и весьма дорогое издание.

– Нисколько в этом не сомневаюсь. Я бы даже сказал, что книга эта драгоценна. Ее появление в свое время вызвало шумный скандал, а грамотеи из Сорбонны высказались так: «Мы пришли к выводу, что трактат „Об уме“ вобрал в себя яды всех сортов и разновидностей, коими пропитаны многочисленные нынешние сочинения».

– Вы весьма образованный человек… Цена…

– Не беспокойтесь, я располагаю средствами на покупку. Видите ли, месье, я умею разграничивать собственные желания и потребности, и если не могу завладеть предметом своих вожделений, легко отказываюсь от него. Помимо Гельвеция, меня интересуют сочинения Этьена Доле[65], оригиналы, датирующиеся шестнадцатым веком, а также более ранние авторы.

– Увы, месье, манускриптов Доле я и не видел никогда. Мы редко торгуем такими старыми книгами. Возможно, вам повезет найти их в Национальной библиотеке, – сказал Виктор, тщетно оглядываясь в поисках пепельницы.

– Возможно. Сколько я вам должен?

В конце концов Виктор незаметно затушил окурок под прилавком, назвал цену и пересчитал купюры. Доставая из шкафа и упаковывая трактат Гельвеция, он счел своим долгом развлечь покупателя беседой:

– Вы одеты весьма изысканно. Какой эпохе принадлежит ваш наряд?

– О, весьма беспокойной, – улыбнулся Амадей.

– И о каких же временах речь?

– О давних.

– Ну все-таки?

– Сложно установить рамки – я говорю о дне сегодняшнем, вчерашнем, о былом… Внешность обманчива.

– Внешность? Что вы имеете в виду? – спросил совсем сбитый с толку Виктор.

– Мода – фикция, внешний блеск, красивая обертка. Ее развитие, влекущее за собой появление множества технических ухищрений, ни на йоту не изменило человеческое сознание, не уравновесило зыбкость людской природы. Каждое новое поколение несет свое знание о мире с такой гордостью, будто до него ничего не существовало. Однако, месье, если мы хотим избавиться от тревог и повседневных докук, нам всего-то и нужно перестать копаться в прошлом и без конца пытаться заглянуть в будущее. Наслаждайтесь течением времени, цените каждую минуту, и тогда вы проникнете в сердце тайны.

– Э-э… Однако…

Амадей приложил два пальца к треуголке и, развернувшись на каблуках, покинул лавку.

– Еще один чокнутый, – проворчал Виктор.

Нервное напряжение сменилось апатией. Он почувствовал слабость и легкое головокружение; почудилось, что пол качнулся под ногами. Виктор уставился на купюры, зажатые в кулаке, и тяжело оперся о прилавок. Выдвижной ящичек для денег вылетел из кассы с таким звоном, что в ушах долго звучало эхо. Виктор сжал челюсти. Перед глазами снова возникла недавно виденная кошмарная картина: обезглавленный труп.

Переступив порог своего жилища на улице Висконти, Эфросинья заперлась на два оборота и подергала дверную ручку с целью удостовериться, что створка сумеет противостоять любому вторжению. «Боже-боже, какая ужасная смерть – наварить конфитюра и испустить последний вздох прямо в котел! Даже дома нельзя чувствовать себя в безопасности! Лишь бы сегодняшний праздничный ужин удался, это меня хоть чуть-чуть утешит. Надо бы принарядиться. Привести в порядок то, что разрушило время, – дело непростое».

Она посмотрела на себя в зеркало и уныло вздохнула:

– Неужто эта старая развалина – я?

На миг ей померещилось, что в зеркале за руку толстой старухи держится маленькая хрупкая девочка. Видение расплылось, изменилось, в зеркале проступили забытые черты – лицо девятнадцатилетней Эфросиньи, исчезли морщины и седина, в лучистых глазах засияла вера в будущее, в то, что судьба переменится, появится прекрасный юный воздыхатель и увезет ее в дальние края, где исполнятся все мечты… Появился Габен. Он не был ни прекрасен, ни юн – пухленький букинист, встреченный ею на набережной Вольтера по пути к причалу. Эфросинья шагала, весело размахивая корзинкой с бельем, которое собиралась постирать, а он приподнял картуз и заговорил с ней о книгах. Эфросинья блеснула литературными познаниями, назвав имя Александра Дюма – ей довелось прочесть несколько глав из какого-то его романа. Габен похвалил платье, которое она сшила сама.

– Молодость увядает, как цветы, бедный мой Габен. Почему ты умер так скоро? Оставил нас с сыночком в нищете…

Видение – девятнадцатилетняя Эфросинья и ее книжный принц – истаяло. Она велела себе унять тревоги: сегодня же именины Жозефа, вечером пирушка в его честь, – и полезла в шкаф подыскать соответствующий случаю наряд. В шкафу одна на другой громоздились пропахшие нафталином картонные коробки, набитые ворохом старой одежды, слишком тесной для располневшей хозяйки, фронтовыми письмами Габена, побрякушками, детскими вещами. Целая жизнь, представшая в виде кучи барахла, дорогого как память, но не имеющего ровно никакой материальной ценности. Барахла? Вот сломанная игрушка. Жозефу было девять лет, они вместе бродили по Большим бульварам между рождественских торговых рядов, мальчик остановился у прилавка с жестяными фигурками, завороженно глядя на миниатюрного грузчика с тележкой. Игрушка стоила шесть су. У Эфросиньи в кармане было только четыре. «Малышу понравилась эта безделица? А мне – твои прекрасные глазки, красотка, бери даром!» – подмигнул ей торговец и вручил Жозефу грузчика…