Читать книгу "Юная Невеста - Алессандро Барикко"

Такое тщание, такие заботы, несомненно, требовали времени. И Семейство начинало готовиться к отъезду заранее, ненавязчиво подчиняя ежедневный ход вещей цели, обозначенной как ДЕНЬ ОТЪЕЗДА. На практике это означало, что каждый занимался точно тем же, чем прежде, но придавая каждому жесту сугубую бренность, порождаемую надвигающимся прощанием, и убирая из мыслей малейший намек на драматизм, бесполезный в преддверии близящейся духовной амнистии. Только Дядя, как уже говорилось, затевал широкомасштабный труд (собирал баулы). Для остальных неотвратимое приближение ДНЯ ОТЪЕЗДА становилось ощутимым благодаря лихорадочной деятельности прислуги, этого спрута, голову которого представлял Модесто, а щупальца – слуги помельче рангом. Согласно распоряжению, все проделывалось с великим изяществом и без ненужных колебаний. Поскольку, например, согласно необъяснимому обыкновению, все подушки в доме собирались и складывались в один шкаф, вы в крайнем случае видели, как из-под задницы вытаскивается, с определенным шиком, тонкая думочка, из тех, что подкладывались на кожаные сиденья стульев, расставленных вокруг стола для завтраков: коснись это тебя, ты даже не прервешь беседы, просто чуть-чуть приподнимешься, будто по внезапной и срочной необходимости выпустить газы, и позволишь слугам исполнить их долг. Таким же образом у тебя из-под носа могли увести сахарницу, ботинки или, в особо драматических случаях, целые помещения: ты обнаруживал вдруг, что проход по лестницам закрыт. Так, пока его обитатели продолжали откладывать срок ждущей их перемены, помещая ДЕНЬ ОТЪЕЗДА в ближайшее будущее неопределенных очертаний, Дом, напротив того, неудержимо двигался к цели, отчего образовывалось нечто вроде двух скоростей – для духа одна, для предметов другая – и покойное течение дней раскалывалось, допуская сюрреалистические сдвиги. Люди, не моргнув глазом, сидели за столами, которых больше не было на месте; гости опаздывали на трапезу, которая еще и не начиналась; зеркала, сдвинутые с места, отражали то, что происходило несколько часов назад; звуки, оставшиеся в воздухе, осиротевшие, потерявшие свой источник, блуждали по комнатам, пока Модесто не умудрялся затолкать их, временно, в ящики, которые помечал потом крестиком красного лака (по возвращении их часто забывали освободить, предпочитая делать это, шутки ради, во время Карнавала: иногда в присутствии друзей и знакомых, которые с опозданием подбирали какую-нибудь фразу или звук, исходящий из тела, ими же и потерянные прошлым летом. Адвокату Сквинци, например, удалось отыскать свою прошлогоднюю отрыжку в ящике, где, на удивление, он нашел также истерический смех супруги и начало градобития, из-за которого в свое время взлетели до небес цены на персики. Дон Джустелли, душа-человек, с которым мне повезло знаться и дружить, признался мне однажды, что охотно присутствовал при открытии ящиков, чтобы пополнить запас ответов. «Знаете, их там целая уйма, в ящиках, – сказал он мне. – Я теперь убедился, – пояснил он, – что в период, предшествующий ДНЮ ОТЪЕЗДА, многие ответы в этом доме теряются во время беседы, поскольку на них обращают меньше внимания (иногда никакого внимания), – так они и пропадают. В воздухе они оставались, это все знали; а потом попадали в пресловутые ящики. Обычно, – добавлял дон Джустелли, – к февралю у меня заканчивается набор ответов, так что вы понимаете, насколько удобно пойти и пополнить запас из этих самых ящиков, к тому же не потратив ни гроша. Все ответы превосходного качества», – подчеркивал он. В самом деле, когда он соизволил мне иные продемонстрировать, я вынужден был признать, что их формальный уровень был почти всегда выше среднего. Встречались среди них блистательно синтетические – Никогда, навеки; попадались и наделенные неким музыкальным изяществом – Не из мести, но, может быть, от изумления, а скорее всего, случайно. Правда, я лично находил такие ответы душераздирающими. Сам факт, что их уже нельзя было связать с каким-либо вопросом, был со всей очевидностью нестерпим. И не только у меня возникала эта проблема. Несколько лет назад младшая дочь Баллардов, в ту пору двадцати лет, явилась на открытие ящиков, чтобы вновь обрести гитарный звон, заставивший ее мечтать прошлым летом, но так и не смогла его найти, ибо увязла, прокладывая себе путь между звуками, в некоем ответе, который и унесла домой вместо гитарного звона, предугадывая с абсолютной уверенностью, что, если она не найдет вопрос, на который дан был этот ответ, у нее попросту лопнет голова. Следующие тринадцать месяцев она без устали опрашивала десятки человек с единственной яростной целью: найти тот самый вопрос. Тем временем ответ, угнездившись у нее в мозгу, наливался блеском и тайной. На четырнадцатый месяц она начала писать стихи, а на шестнадцатый у нее лопнула голова. Сраженный горем, ее отец пожелал понять, что ее погубило. Любопытно, думал он, почему такую умную девушку подкосило исчезновение вопроса, но не жестокость ответа. Поскольку то был человек в высшей степени практичный и блистательно здравомыслящий, он, не поддаваясь горю, отправился к Модесто и спросил, не слышал ли тот когда-нибудь вот такой ответ.

– Конечно слышал, – сказал Модесто.

– Тогда, наверное, вы помните и вопрос? – приступил к нему граф.

– Естественно, – проговорил Модесто.

На самом деле ни черта он не помнил, но был человеком чувствительным, прочел много книг и искренне желал помочь отцу той девушки.

– Сколько мне еще ждать, пока я узнаю причины вашего счастья и цель вашего отчаяния?

Граф поблагодарил, дал в меру на чай и вернулся домой сообщить новость. Дочь выслушала столь давно разыскиваемый вопрос с видимым спокойствием. На следующий день она удалилась в монастырь близ Базеля. (Она же написала потом выдающийся Учебник для спящих юных дев, который, как известно, пользовался огромным успехом в предвоенные годы. Подписанный nom de plume[3] Иродиада, он предлагал ежедневные духовные упражнения для молодых девушек, лишенных подобающего интеллектуального руководства или какой бы то ни было моральной поддержки. Насколько я помню, там значились ежедневные предписания любопытного свойства, но легкие в исполнении. Типа: употреблять в пищу только желтое; бегать вместо того, чтобы ходить; всегда говорить «да»; разговаривать с животными, спать голышом, прикидываться беременной; двигаться как при замедленной съемке; пить каждые три минуты, надевать чужие башмаки, думать вслух, обриться наголо, квохтать, как фриульская курица. Желательно, чтобы каждое упражнение выполнялось по двенадцать часов. Согласно замыслу автора, эти особые свершения должны были пробудить в девушках умение властвовать собой и радость от обретения некоторой независимости мысли. Не знаю, насколько результаты соответствовали ожиданиям. Зато прекрасно помню, что автор книги вскоре после того, как добилась успеха, родила близнецов, которых назвала Первый и Второй, уверяя, будто зачала их через посредство архангела Михаила. (Очевидно, странички, подобные этим, покажутся издателю, который займется ими через несколько месяцев, совершенно ненужными и, к сожалению, никак не способствующими ходу рассказа. Как всегда вежливо, он меня попросит выбросить их. Я и сейчас знаю, что не сделаю этого, но покамест могу признать, что правота может быть как на его, так и на моей стороне. Все дело в том, что одни пишут книги, другие их читают; одному Богу известно, кому удается лучше понять в них хоть что-нибудь. Душа какого-то края открывается восхищению зрелого человека, который взирает на него впервые, или того, кто родился там? Неизвестно. Все, что узнал я по этому поводу, можно поведать в нескольких строках. Пишутся они так, как занимаются любовью с женщиной, но в ночи без проблеска света, в абсолютной тьме, то есть вовсе не видя ее. После, на следующий вечер, первый попавшийся поведет ее ужинать, или танцевать, или на скачки, но с первой же минуты понимая, что не сможет даже коснуться ее, не то что уложить в постель. Волшебство редко получается – какой-то детали вечно не хватает. Весь в сомнениях, я склонен доверяться моей слепоте и считать добротной осязательную память кожи. В честь этого я теперь закрою четыре скобки и сделаю это уверенно, умиротворенно, убаюканный провинциальным поездом, который везет меня на юг.)))) Voila[4].