Читать книгу "Семь жизней - Захар Прилепин"

После двух «эфок» там все должны были подохнуть – но сунулся туда и получил очередью по ноге. Так стал Хромым.

Его обещали наградить, но позабыли.

Первые годы он ещё помнил про все эти события – но даже тогда не рассказывал, и отшучивался, что на войне был всего минут пятнадцать.

Некоторое время Хромой работал истопником в бане, но в прошлую зиму чуть баню не сжёг по пьяному делу, его погнали, и он теперь валялся дома. Стал худой и пахучий. С Тохой недавно взяли очередной дзот – сделали подкоп в подвал злой соседской бабки, и таскали оттуда картоху понемногу: не наглея, чтоб не заметила.

Вчера трёхлитровую банку малинового варенья принесли – вроде хотели самогонки нагнать, но разленились.

Тогда Тоха предложил вскрыть крайнего, в соседской деревне, дачника.

Получалось из его невнятной речи так, что раз он крышу ему поправил – значит, тот дачник Тохе должен.

Сосед сам хотел Тоху отблагодарить, а Тоха не взял. Сейчас Тохе надо – праздник, святое дело, – а соседа нет. Кто виноват, спрашивается?

Взять положенное ему, бубнил Тоха, справедливо, иначе дом давно бы затопило – с такой-то крышей, – а следом и заморозило, и всё бы перепортилось по-любому.

К тому же, в доме работали азиаты, и подумают, что они обворовали. А как же? – азиаты дом разглядели – и запали на чужое добро, оттого, что нехристи.

И, наконец, самая важная тема заключалась в том, что у дачника в гараже стояла «Нива» – мёрзла без дела.

В неё можно погрузить то, что найдётся в доме, – съездить в город, толкнуть добро кому-нибудь, – на вырученные гроши разгуляться, утром сесть на машину и вернуться назад.

«Ниву» припарковать где была, дом закрыть и уйти по реке, чтоб никто не видел.

Дачник появится только летом, ну или весной – за это время столько всего случится, что…

Никто их, в общем, даже искать не станет. Может, он даже не заявит.

…разбили окно молотком и влезли.

– Пусть вообще благодарит, что дом не сожгли, – уверенно и хрипло говорил Тоха по дороге в город.

Он себя во всём убедил, и хотел, чтоб Хромой был такой же убеждённый.

В «Ниву» они погрузили разную говорящую и показывающую технику, немного хрусталя, бензопилу, прочий инструмент – ничего особенного в доме не нашлось.

Ещё Тоха нарядился в полушубок – не новый, но, вроде, стоящий.

Так как дом стоял на отшибе – из деревни выкатились никем не замеченные.

Первую машину заметили вовремя и вдалеке – ловко скатились в сторонку, в посадочку, загасили огни, переждали пока проедет.

На огромной скорости пролетел мимо джип.

Уже совсем стемнело, когда на трассе выхватили фарами мужика, который бросился прямо под «Ниву».

Хромой сделал вид, что встал, – мужик подбежал с его стороны к окну, Хромой тут же дал по газам.

– Нахер бы тебя, – сказал Хромой.

– Свидетель, пропалит, что весь салон в чужих вещах, – добавил через минуту.

– Да тут до города чёсом можно дойти, если сломался, – сказал Тоха.

– …радоваться ему надо, что не грохнули, – заключил Тоха ещё через минуту и закашлялся. – Включи музыку-то, чё сидим-то, бля.

* * *

Петров выехал ближе к вечеру – не то чтоб были какие-то дела, а просто провалялся: куда торопиться-то.

Рыжий сделал лужу и спал в углу, раскинувшись настежь, как ни в чём не бывало.

Петров взял его за шкирку и, не выпуская, донёс к машине.

Машина сразу завелась, хотя было слышно, как ей неприятно трудиться в эдакий мороз: прибор на панели показал минус тридцать пять.

Кот первые несколько минут недовольно мяукал и лазил туда-сюда в поисках выхода: холодное, пахнущее всем, кроме кота и жизни, помещение его не устраивало. Но выхода не нашлось. Тогда рыжий улёгся и стал ждать, когда найдётся: выход всегда находится сам по себе, если потерпеть.

Петров был не самым опытным водителем – машина у него появилась достаточно поздно, да и особой реакцией он никогда не отличался: спорта не терпел, драться не любил.

Не то чтоб Петров был трусом – а так сложилось: чего драться-то, если можно не драться.

В городе ему пришлось постоять: все как одурели – побежали в магазины, за покупками, за подарками, словно целого года не было на подготовку.

Сам он с утра сходил до ближайшего продуктового – приобрёл шампанского, торт, помидоры, редиску и огурцы. Всё остальное мать наверняка заготовила с утра.

Хотел ещё водки взять: а кто будет пить – подумал – самому, что ли, усидеть весь пузырь? Мать-то не пила никогда.

Водку не купил.

Полтора часа ушло на выезд из города – а как началась заводская зона, которую всю однажды прошагал в детстве, – сразу стало просторней и веселее.

Машины сначала попадались, а потом пришло одиночество и дорожный простор: оно и к лучшему – меньше машин, меньше нервов, никто не мешает тебе, ты никому не мешаешь.

Музыки Петров не любил и ехал в тишине и молча.

Природа его не волновала, поэтому он смотрел вперёд.

Машина потеряла обороты километрах, наверное, в семидесяти от города, или чуть больше, или чуть меньше – он никогда не смотрел на все эти цифры: толку-то – ползут и ползут.

Включив поворотник – он ещё пощёлкал напоследок – Петров прибился к обочине, и здесь же машина погасла окончательно: как лампочка перегорела. В ней не работало ничего вообще.

Он щёлкнул замком капота – и пошёл смотреть, что там есть.

Ничего там не было. Петров всё равно не понимал ни черта.

Было совсем не страшно – наверняка кто-то проедет и заберёт его.

Хотя и тормозить никого не хотелось: Петров не любил просить людей, вообще не очень любил иметь с людьми дело.

Первую машину он, в сущности, проглядел – это был чёрный джип, он нёсся, невзирая на гололедицу, – со скоростью минимум сто пятьдесят километров.

Когда Петров начал выползать на улицу, джип, не сбавляя скорости, чуть принял в сторону, и – унёсся.

Петров махнул ему вслед: эх, мол, ты, мол.

В джипе ехал Лавинский, его одноклассник, – у него была полная машина девок – две дочери и жена. Дом он себе купил в соседней от той деревни, где жила мать Петрова.

Лавинский про это не знал; да он и не помнил Петрова: встретил – прошёл бы мимо.

Лавинский помнил только о себе и своих близких – занимался он сразу всем, торгуя и выторговывая, закупая и перепродавая, без сна и покоя, с завидной выдержкой и наглецой, усталости не ведая и ни о чём не волнуясь.

Родился он на югах, в казачьей станице, где фамилию Лавинские носили в половине станичных дворов – все тут были братья и сватья, но вскоре его родители, в надежде на лучшую долю, решили переехать поближе к северам.