Читать книгу "Большая волна - Галимов Брячеслав"

Оживленные, радостные воробьи стаями носились по оттаявшим полянкам, разыскивая корм и барахтаясь в лужах. Все живое знало и чувствовало, что оттепель скоро закончится, и вновь вернутся зимние холода, но тем прекраснее казалось это утро, наполненное солнцем, снегом и теплом…

Такэно, направлявшийся к поместью князя, еще затемно покинул заезжий двор, где он был единственным постояльцем. Сонный хозяин, у которого скулы сводило от непреодолимого желания зевнуть, открыл для Такэно ворота, и, получив положенное вознаграждение, долго кланялся ему вслед.

Такэно ехал через заснеженные поля; дорогу за ночь замело и только поставленные по ее краям вешки указывали путь. До княжеского поместья оставалось совсем немного – небольшая долина, а затем невысокая горная гряда. По противоположному склону ее рос густой кедровый лес, спускающийся к озеру. На озере стоял загородный дворец князя, а рядом раскинулся парк, где стоял домик садовника. Туда и спешил Такэно; там ждали его те, кого он любил, и кто любил его.

Такэно хотел доехать до поместья еще до того, как утренняя заря сменится сиянием дня; он надеялся, что успеет к завтраку, и заранее представлял себе, как обрадуются все, к кому он так стремился, и как он обрадуется при виде их. Он представлял себе, как продолжится потом домашний завтрак, но уже вместе с ним, с Такэно; как плавно и неспешно польется беседа за столом, как Йока, подавая мужу еду, невзначай коснется его, то рукавом, то полой своего халата; как маленький Такэно, преодолев первый испуг, с восхищением станет рассматривать доспехи и оружие отца.

Но быстро добраться до поместья Такэно не удалось: конь, то и дело проваливаясь по брюхо в снег, запыхался не дойдя до деревни. Волей-неволей Такэно пришлось сделать здесь остановку.

Крестьяне страшно переполошились при появлении такой важной персоны. Немедленно был разбужен староста, который прибежал встречать высокого гостя.

Со времени своего посвящения в самураи Такэно уже привык к почтению и страху, которые он вызывал у простого люда, но только здесь, в глухой деревне, он почувствовал, что является представителем верховной власти. В рыбацкой деревушке Такэно люди больше преклонялись силам стихии, ибо эти силы были страшнее и могущественнее власти любого земного правителя. От этих сил зависела сама жизнь рыбаков, океан был для них божеством, грозным и милосердным одновременно.

В городе же, где Такэно жил в последние годы, земной власти было слишком много, ее признаки, ее вмешательство ощущались повсюду, – отсюда священный характер всеобщей и всеохватной власти ослабевал: она становилась повседневной обыденностью. Эту власть чтили, ее боялись, но не так, как чтят и боятся великих богов. В суетности городской жизни не оставалось места для тайны, не было душевного трепета, а подлинное уважение распространялось только на отдельные личности. Но и среди них один лишь князь, недостижимый и непостигаемый, вызывал благоговейный ужас и одновременно чистую любовь, – то есть те самые чувства, которые смертные люди питают к великими и бессмертным богам.

Однако в глухой деревне, питавшейся соками земли, понятие власти было столь же незыблемым, как сама эта земля, а сила власти была такой же сокровенной и животворящей, как сила земли. Во власти крестьяне находили опору, даже не видя тех, кто ее составлял; она являлась надежным свидетельством того, что все идет по раз и навсегда предначертанному пути, – подобно тому, как в природе сменяли друг друга времена года, и каждое было отмечено своими чертами, повторяющимися из века в век. Конечно, случались отклонения, – например, холодное лето или теплая зима, – но они были не более чем капризами божества земли, позволяющими лучше оценить мудрость и святость установленных традиций.

Крестьяне были уверены, что и власть похожа на это божество земли, хранившее традиции, а стало быть, и порядок. Если же власть шаталась, то исключительно из-за дурного влияния тех, кто оторвался от земли, – но рано ли поздно все возвращалось на круги свои, потому что человеку предписано жить не в море и не в воздухе, а на земле.

Нынешняя княжеская власть была тверда и надежна, она была действительно прочной земной властью, поэтому и отношение крестьян к Такэно было не просто уважительным: оно было трепетно-сокровенным. Никого не смущало при этом, что он был так молод, – разве боги бывают старыми? Глава деревни, который был старше Такэно, наверное, раза в четыре, обращался к нему так, как будто Такэно годился ему в дедушки и был отмечен печатью глубокой мудрости. Остальные крестьяне боялись даже приблизиться к гостю и в полной неподвижности созерцали его издали, осмеливаясь лишь перешептываться. Все пожелания Такэно исполнялись моментально и с великой охотой. Конь его был обтерт сухой чистой соломой, напоен и накормлен, – однако, к большому огорчению старосты, сам господин самурай отказался от угощения.

Такэно попросил разведать дорогу, ведущую к княжескому поместью, – можно ли проехать по ней? Тут староста испугался и с причитаниями пал ниц. Оказалось, что в обязанности крестьян входило постоянно поддерживать эту дорогу в пригодном для проезда состоянии, но из-за ночного снегопада они еще не успели расчистить ее. Староста просил господина самурая строго наказать его за нерадивость, но Такэно проявил поистине божественное милосердие, оставив упущение крестьян без последствий и лишь приказав поскорее проложить путь к поместью.

Приказание было выполнено с удивительной быстротой: не успело солнце подняться над горой, как староста доложил Такэно, что если господин самурай соблаговолит, он может ехать. Такэно распрощался со старостой, сел на коня и хотел, было, отправиться дальше, но взглянув на жителей деревни, понял, что просто обязан сказать прощальное слово. Он поблагодарил крестьян за приют и хорошую работу по расчистке дороги, и сказал, что вскоре поедет обратно из поместья через их деревню.

Крестьяне, как подкошенные, повалились на подтаявший снег. Услышать обращенные к ним слова представителя власти, княжеского самурая, было великой честью. Вначале они даже не осознали смысл сказанного им, само обращение привело их в восторг, – а после, когда они поняли, что он скоро еще раз побывает у них, их ликованию не было предела. Такэно этого не увидел, он уже был далеко.

* * *

Йока штопала одежду Такэно. Одежда была дорогой, а по деревенским меркам просто роскошной, но находилась в запущенном состоянии, поэтому выстирав и высушив вещи мужа, Иока принялась зашивать и штопать. Она занималась этим делом вечером, уложив спать маленького Такэно и дожидаясь Такэно-старшего.

Сейчас она сидела в своей комнате около жаровни, пододвинув ее к домашнему алтарю, где тоже горел огонь. Работая иголкой и ниткой, Йока слышала мерное сопение сына с одной стороны, а с другой до нее доносились из-за перегородки голоса Сэна и ее мужа.

– Снег растаял без следа, – сказал Такэно-старший.

– В который раз за последнее время, – поддержал его дедушка Сэн.

Наступила пауза.

– А на веранде дома висит листок с вашими стихами:

Свежий снег с утра.